Н 7
Шрифт:
Интересно, что будет, если ей помочь? Два потока энергии подерутся, или наши усилия умнжатся? Я постарался отрешиться, забыть об удовольствии, зажег солнце за грудиной и направил жидкий огонь в голову. Теперь было проще проталкивать его к затылку, который пострадал больше всего. От усердия аж пульс участился. В конце концов мои усилия увенчались успехом, и мой огонь потек дальше, встретился с искорками Дарины…
И сдетонировало. Два потока сплелись, излучая слепящее сияние, пронизывая каждую клетку тела. Я ощутил, как девушка дернулась, застонала, вцепляясь мне в волосы. Я перехватил ее руки. Перевернулся на живот. Сгреб ее в объятия, накрыл своим телом. Снова застонав, Дарина подалась навстречу, и я закрыл ее рот поцелуем.
Меня будто накрыло волной, сбило с ног и понесло неведомо куда. Не было ничего, кроме ее губ, рук, гибкого обнаженного тела. И желания утолить жажду, погасить огонь, пожирающий изнутри. Присвоить. Вбирать в себя. Еще, еще и еще.
Мы вели себя, как звери. Дарина чувствовала то же самое и точно так же не могла остановиться, пока не произошел взрыв сверхновой. Было ощущение, что меня разметало на атомы, а потом собрало заново, и я обнаружил себя на диване, полуодетым, обнимающем совершенно голую Дарину, уткнувшуюся носом мне в грудь.
Чтобы не нарушить волшебство момента, не спугнуть сказку, я не двигался. Мысли текли неторопливо, как облака по небу.
За мои сорок с копейками лет я и подумать не мог, что может быть так, что страсть в силах лишить рассудка. Теперь понятно, почему Семерка теряла самообладание, когда чуяла одаренного. И вопрос: буду ли я тянуться к обычным женщинам, зная, как может быть?
Дарина шумно задышала и начала вздрагивать. Я погладил ее по спине.
— Эй, ты что, плачешь? Рина?
Она помотала головой, закрыла лицо руками. Я перевернул ее на спину.
— Ты чего?
Она помотала головой и прошептала:
— Слишком… хорошо. Так не бывает. Где подвох?
А действительно — где? Что это вообще было и к чему обязывает? Какими глазами я посмотрю на Рину, когда сойдет очарование момента? Как на желанную женщину или как на боевую подругу? И как себя поведет она? Сейчас она больше всего на свете хочет, чтобы сказка не заканчивалась. Действительно ли она любит меня? Как я мог этого не замечать?
Усиленно думая, я не следил за своим лицом, а вот Дарина не сводила с меня глаз. Хмыкнула сквозь слезы, отстранилась и сказала:
— Ты теперь вовсе не обязан на мне жениться и ни в чем передо мной не виноват. Я сама этого хотела и ни чуточки не жалею. Да, и повторила бы с удовольствием, я и предположить не могла, что так бывает.
Я собрался ответить, что и сам не испытывал ничего подобного, но она закрыла мне рот рукой.
— Молчи, пожалуйста. Я сейчас уйду, и не задерживай. Так надо. Пройдет неделя, только тогда можно увидеться… если захочешь. А нет… заставлять себя не надо. Будем считать, что ничего не было, ладно? Потому что у меня ведь нет теперь никого. Самородки все безродные, а ты такой же, единственный, кого я знаю. Я не хочу терять тебя как друга.
Я кивнул, не зная, что ответить. Да и стоит ли? Мы и правда сейчас не в себе.
Дарина побежала в душ, прихватив вещи, там зашумела вода. Ее не было долго, минут пятнадцать — наверное, собиралась с мыслями, а меня наполняла сосущая пустота, которую заполнить можно было единственным способом.
Из ванной девушка вышла вроде свежая, но какая-то зажатая, села на диван и сказала, глядя на свои сцепленные пальцы:
— Я про тебя и Лизу… И про негативный опыт. Вот, например, ты любишь хорошее вино, но однажды отравился контрафактом. Ты же не откажешься от удовольствия, когда в мире столько прекрасных вин, боясь, что в каждой бутылке паленка? Не отказывай себе в удовольствии любить, пусть даже если это буду не я.
Я накрыл ладонью ее руку и сжал пальцы. Сколько мудрости в словах двадцатилетней девушки!
— Спасибо. Хорошо сказано. Ты съешь что-нибудь и поспи, парни раньше семи не придут.
Вторая рука сама к ней потянулась, обняла за талию, и тревога отступила, снова стало тепло и уютно.
— Не уходи, — само слетело с губ.
Дарина сунула пятерню мне в волосы, поворошила их.
— Так надо, Саша. Мне надо на неделю исчезнуть из твоей жизни, потому что… Это должен быть твой выбор и твое решение.
— Потому что ты привязываешь людей? — предположил я. — Точнее они привязываются помимо воли? Как на кокаин подсаживаются?
Она кивнула.
— Больше всего на свете я хочу остаться. Но ты слишком дорог мне, я не могу так с тобой поступить. Если через неделю останется что-то… — Она не сдержалась, наклонилась и обняла, поцеловала в шею. — Я буду счастлива.
Не я — она нашла в себе силы разжать руки. Налила себе и мне молока, быстренько пожарила омлет с сыром, в процессе подъедая колбасу. Мы поели, и она ушла, и появилось ощущение куда более ужасное, чем головная боль: чувство утраты росло, ширилось в душе, словно яма под лопатой землекопа. Я потерял и продолжаю терять…
Так, стоп! Сам Микробу рассказывал про эндогенный наркотик дофамин. То, что произошло между нами с Дариной, спровоцировало выброс дофамина, и меня теперь ломает. Но разве не это любовь? Ну, или младшая ее вредная сестра Страсть?
И откуда столько мудрости и выдержки в юной девушке? Или это и есть любовь — научиться отпускать? Вот только я был уверен, что теперь никуда ее не отпущу, потому что наконец все правильно сработало: идеальная девушка пробудила во мне чувство, пусть и таким способом, и я смогу повторить отношения, которые были у нас с Аленой.
Когда Дарина ушла, у меня разболелась голова. Не так, как вчера. Это была тупая ноющая боль. И настроение испортилось, потому что ломка.
К вечеру позвонил Лев Витаутович, отчитался, что взяли парня, который меня ударил. Как его вычислили? Да просто: сработала программа, анализирующая записи с разных камер и находящая совпадения. Два странных болельщика наблюдались на пресс-конференции. Потом они же ошивались возле культурного центра и сдвинулись с места, только когда мы отправились в «Че». Возле спортбара толклись среди болел, на не подходили общаться или за автографом. К ночи один остался у центрального входа «Чемпион», второй пошел к черному.