На берегу Красного моря
Шрифт:
IV
Эту ночь мы провели покойне, чмъ прежнія; пріятная свжесть, производимая близостью воды, еще боле длала пріятнымъ наше успокоеніе, такъ что мы поднялись на другой день часовъ около 7 утра вполн бодрые и укрпленные ночнымъ отдыхомъ. Когда я проснулся въ первый разъ, вс еще спали; свинцово-голубая вода залива слегка колыхалась; тамъ и сямъ, прорзываясь изъ-за верхушекъ скалъ, скользили по ея поверхности какъ бы украдкою лучи еще не палящаго солнца. Всматриваясь въ водное пространство, я замтилъ, что далеко къ югу у самаго острова Тирана показались два или три паруса, которые вскор же и скрылись. Не обративъ на это вниманія, я завернулся снова и заснулъ, чтобы проснуться, когда мои спутники готовы были завтракать. Ахмедъ уже принесъ воды, а Юза сварилъ и чаю и бурды, которую онъ величалъ супомъ, въ которой смшаны были образчики всхъ нашихъ незатйливыхъ състныхъ продуктовъ, начиная отъ оливъ и кончая подболткою изъ краснаго вина. Во время завтрака я сообщилъ своимъ арабамъ о виднныхъ мною утромъ парусахъ, что было принято имъ съ большимъ интересомъ. Такъ какъ мы ршили этотъ день провести на этой же стоянк, то Рашидъ взялся пройтись по берегу и посмотрть на судами, если таковыя окажутся, тогда какъ мы съ Ахмедомъ пойдемъ разыскивать таинственную пещеру съ костями, о которой я уже давно мечталъ. Закусивши, мы раздлились: Рашидъ пошелъ взбираться на вручи и на гребни горъ, мы съ Ахмедомъ пошли въ ущелья, а Юза остался при верблюдахъ. Рашидъ скоро исчезъ за выступомъ скалы, какъ только мы вошли въ ущелье, ведущее, по словамъ Ахмеда, кружнымъ путемъ снова въ уади Цугерахъ. Ущелье это было до того диво, что мой глазъ, уже привыкшій видть ужасныя по своей дикости мста, тмъ не мене поражался на каждомъ шагу. Мстами мы шли по узкой тропинк фута въ 1 1/2 шириною, отъ которой шелъ крутой обрывъ, образующій стну каменной трещины въ нсколько саженей шириною и нсколько сотенъ футовъ глубиною. Голова даже начала у меня кружиться отъ головоломнаго пути, продолжавшагося безъ малаго около получасу. Наша тропиночка потомъ вдругъ какъ бы обрывалась, начала перескакивать, и мы черезъ нсколько переходовъ должны были остановиться у каменной стны, преграждавшей намъ дорогу; изъ небольшой трещины ея, журча, падала небольшая, но сильная струйка кристальной воды, той самой, которою насъ сегодня и вчера подчивалъ Ахмедъ. Я съ жадностью приложилъ губы свои и пилъ ртомъ и пригоршнями драгоцнную прохладную влагу. Напившись до сыта, я долго еще не могъ оторваться отъ этого прелестнаго, при всей его дикости, источника; изъ темной гранитной скалы, безжизненной, какъ и все вокругъ, вытекала сильная хотя и небольшая струйка воды и орошала безплодный камень, протачивая его день изо дня и отбрасывая вокругъ мельчайшія водяныя частицы. И вотъ, отъ союза ихъ съ каменистою почвою выросло нсколько зеленыхъ стебельковъ горнаго трубчатника съ блдно-розовыми цвтами и колонія мелкой травы, зеленющей изумрудными отпрысками. Окончательно оживляла этотъ дикій журчащій уголокъ небольшая изящная песчанаго цвта птичка, вчно танцующая вокругъ падающей воды, какъ и наша оляпка. Грустно, хотя и мелодично щебеча, она взлетла при вашемъ приближеніи и, свъ на выступъ, выдающейся надъ ручейкомъ каменной скалы, зачирикала грустную псенку, которая звонко раздавалась и тонула въ одуряющей мертвой тишин пустыни… Я стоялъ, любовался, словно замеръ на мст… Ахмедъ поторопилъ меня. — Эффенди, — сказалъ онъ, — долженъ взбираться на этотъ камень, а тамъ и кости, — добавилъ онъ, ложась плашмя на полусферическій камень и стараясь вскарабкаться на него при помощи всего своего туловища. Черезъ минуту Ахмедъ былъ уже на камн, а черезъ дв и я послдовалъ его примру. Мы сдлали еще нсколько шаговъ, и передъ нашими глазами открылась длинная съ неширокимъ входомъ пещера. Ахмедъ остановился передъ зіяющимъ входомъ съ видомъ страха и сталъ пятиться назадъ; подойдя поближе къ пещер, я замтилъ причину ужаса Ахмеда; недалеко отъ входа въ нее виднлся въ темнот цлый человческій скелетъ, а вокругъ его валялось много разбросанныхъ костей. Мы зажгли дв свчи; я подошелъ въ самому входу въ пещеру и выстрлилъ туда изъ револьвера изъ предосторожности, чтобы выгнать оттуда гіену или шакала, которые часто забираются въ такія естественныя берлоги. Но въ такой мертвой пустын предосторожность эта была почти лишнею; пещера наполнилась дымомъ, звукъ выстрла гулко раздался въ каменныхъ сводахъ, раза три или четыре отразившись, и замеръ въ каменной громад. Скорчившись, я пролзъ во входъ пещеры, пригласилъ Ахмеда слдовать за мною, но суеврный арабъ дрожалъ отъ страху, слыша трескъ человческихъ костей, попираемыхъ моею ногою. Еще нсколько шаговъ, и пещера стала высока, я могъ свободно выпрямиться; при тускломъ свт свчей, слабо горвшихъ въ удушливой атмосфер, наполненной еще клубами порохового дыма, можно было разсмотрть ея внутреннее устройство. То дйствительно была огромная расщелина скалы, образовавшаяся отъ вулканическаго удара, и надъ которой вовсе не работало искусство. Слабый свтъ свчей терялся въ этой колоссальной расщелин какъ въ огромномъ темномъ пространств, освщая только ближайшіе выступы стнъ. Я началъ осматривать дно пещеры, и она поразила меня огромнымъ богатствомъ остатковъ доисторической эпохи. Все каменистое дно было усяно массою костей и остатками кострищъ, углями, обожженными камнями. Я собиралъ эти кости и въ удивленію своему замчалъ, что не все это были кости человческія; большинство было отъ различныхъ животныхъ. Судя по нсколькимъ орудіямъ каменнаго вка, можно было сказать, что пещера служила жилищемъ цлой семьи людей первобытной культуры, слды которыхъ были несомннны. Цлый день я ршился посвятить разбору этой рдкой находки, и потому, забывъ и о Красномъ мор, и о торговцахъ живымъ товаромъ, заслъ въ пещеру, погрузившись въ разборъ разнообразнаго матеріала. Сплыли дв свчи, зажжены были другія. Ахмедъ принесъ мн туда и обдъ; за нимъ пришелъ и Рашидъ посмотрть на мои занятія, но, увидвъ кости вокругъ меня, отошелъ въ смущеніи и удалился на становище, а я все сидлъ и сидлъ въ душной пещер. Не буду здсь описывать того, что я добылъ изъ этой пещеры Эль-Назбъ (Судьбы), какъ ее поэтически называлъ Ахмедъ, — это дло спеціальнаго очерка; скажу только, что это былъ одинъ изъ полезнйшихъ дней, проведенныхъ мною въ пустын.
Солнце было уже довольно близко въ закату, когда я, разогнувъ спину посл долгой работы, окончилъ свое описаніе и разборъ матеріаловъ. Ахмедъ, уже привыкшій въ виду человческихъ костей, помогалъ мн укладывать нкоторыя находки въ походную корзину. Въ послдній разъ я освтилъ всю пещеру, которую, быть можетъ, съ тхъ поръ какъ обитатели каменнаго вка, троглодиты Синайскихъ горъ, заснули вчнымъ сномъ подъ этими каменными сводами, никто изъ людей не посщалъ. Любопытныхъ туристовъ нтъ въ Синайской пустын, ученыхъ изслдователей можно пересчитать по пальцамъ, а суеврные арабы съ трепетомъ и благоговніемъ обходятъ эту пещеру Судебъ, гд груда человческихъ костей подтверждаетъ имъ слова корана, что "страшною костью станетъ красота человческая, черною ямою станетъ чудный глазъ красавицы"… Тусклый свтъ наплывшей свчи освщалъ уходящую, казалось, въ безконечность темноту, играя на мозаичныхъ поверхностяхъ, тамъ и сямъ вкрапленныхъ въ темный дикій камень; густой полный звукъ отъ нашихъ движеній замиралъ гд-то вверху. Мы вышли изъ пещеры и начали обратный путь, неся на плечахъ, при помощи ружья, служившаго вмсто шеста, довольно полную корзину. Благодаря этой тяжести, переходъ нашъ продолжался боле часу.
Спустившись съ послдней крутизны и выйдя изъ ущелья къ нашему становищу, мы съ удивленіемъ замтили, что Рашидъ и Юза, стоя на боковомъ выступ скалы, висвшей надъ нашимъ становищемъ, всматривались внимательно въ морскую даль. Увидавъ насъ, они замахали руками и Рашидъ поспшилъ сообщить намъ, что они видятъ дв лодки съ парусами, которыя приближаются къ намъ. Это извстіе заставило насъ поскоре сбросить свою тяжесть и вскарабкаться на скалу, чтобы вмст съ нашими спутниками наблюдать приближеніе судовъ, очевидно направлявшихся прямо въ нашу сторону.
— Это, эффенди, арабы моря, — заявилъ ршительно Рашідк — это мирные купцы, они везутъ невольницъ, — добавилъ омъ, югда уввдлъ, что я посматривалъ на свои револьверы. — Рашидъ видхть, что ихъ немного. Всего десять арабовъ на двухъ лодкахъ и четыре невольницы… Эффенди видитъ ихъ хорошо?..
Не смотря на то, что я усиленно старался всмотрться вдаль и напрягалъ все свое зрніе, не смотря даже на удивительную чистоту и прозрачность воздуха надъ синайскою пустынею, я не могъ различать людей на боле чмъ двухверстномъ разстояніи, но зная глазъ Рашида, врилъ ему вполн, хотя Юза и Ахмедъ видимо не довряли словамъ товарища. Черезъ нсколько минутъ дйствительно подтвердились слова Рашида; на лодкахъ было ровно десять гребцовъ, среди которыхъ можно было ясно различить четыре, закутанныя въ блыхъ чадрахъ, фигуры. Рашидъ обвелъ гордо глазами сомнвавшихся и началъ спускаться, мы послдовали его примру. Установивъ свои пожитки въ углу, образуемомъ двумя сходящимися каменными громадами, мы, стоя, ожидали прибытія торговцевъ человческимъ мясомъ. Съ лодокъ начали длать какіе-то знаки руками и кусками матеріи, на которые мои люди отвчали тмъ же. Оказывалось, арабы моря спрашивали насъ, позволимъ ли мы имъ остановиться на занятомъ нами берегу, и не купитъ ли господинъ у нихъ хорошенькихъ рабынь. Они узнали издалека, что на берегу остановился путешественникъ, котораго они приняли за пашу или посланца, пріхавшаго высмотрть товаръ. Безъ моего вдома, Юза съ Рашидомъ не только разршили имъ высадку, но даже подали имъ надежду, что господинъ ихъ желаетъ купить невольницъ. Благодаря своимъ арабамъ, я, такимъ образомъ, не вдая того, былъ въ глазахъ торговцевъ и самихъ несчастныхъ женщинъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ любителемъ этого товара. Не смотря на то, я былъ потомъ очень благодаренъ Юз и Рашиду, что они своею выходкою, безъ моего вдома, дали мн возможность присмотрться вполн къ характеру продажи женщинъ, что въ настоящее время удается рдко видть европейцу и чего я прямо позволить бы не могъ. Когда приблизились об лодки къ первымъ прибрежнымъ камнямъ, два молодыхъ и сильныхъ араба выскочили изъ лодки и, идя по горло въ вод, потащили лодки, убравшія уже паруса, къ берегу. Черезъ нсколько минутъ, при усиленной помощи остальныхъ, также выскочившихъ въ воду, об лодки были на половину вытащены на берегъ. Старйшій изъ арабовъ съ длинною съ просдью бородою едва вышелъ на берегъ, какъ направился во мн и произнесъ обычное арабское привтствіе, въ которомъ меня называлъ и благороднымъ пашою, и орломъ степнымъ, и львомъ пустыни, и неустрашимымъ вождемъ. Юза отвчалъ за меня, разбавляя свое привтствіе цвтистыми оборотами и хвастнею, въ которой, какъ и всегда, выставлялъ меня такъ высоко, какъ только могъ. Не понимая хорошо по-арабски, я долженъ былъ безучастно слушать все то, что изволилъ приврать Юза (а на этотъ разъ онъ навралъ цлый коробъ) и отъ нечего длать разсматривалъ лицо предводителя работорговцевъ. Это было лицо отъявленнаго негодяя и мошенника, несмотря на почтенную сдину; хищный лукавый взглядъ его такъ и бгалъ во вс стороны, орлиный крючковатый носъ поминутно касался вчно поднимающейся нижней губы; углы рта какъ-то судорожно подергивались; черты лица постоянно перемнялись; все тло было въ постоянномъ движеніи. Когда окончились предварительные переговоры, предводитель отошедъ въ своему каравану и веллъ устроивать становище. Мигомъ была натянута палатка изъ нсколькихъ кусковъ полотна, вытащены полинявшіе ковры и подушки, натащено всякой всячины, а потомъ началась выгрузка живого товару. Бдныя женщины едва поднялись съ лодокъ при помощи дюжихъ молодцовъ и, поддерживаемыя съ двухъ сторонъ, сошли тихо на берегъ и побрели въ палатку, гд тотчасъ и скрылись. Я усплъ только разсмотрть, что одна изъ нихъ была совершенно черна, одна довольно бла, а дв остальныхъ смуглаго арабскаго цвта съ большими черными глазами. Вс он были закутаны въ блыхъ чадрахъ, а на лицахъ носили еще покрывало изъ тонкаго шелка съ подвязкою на лбу, по образцу египетскихъ женщинъ. Когда невольницы были помщены, ихъ господа услись вокругъ палатки и начали готовить себ ужинъ, не обращая на насъ никакого вниманія; одинъ предводитель снова подошелъ къ намъ и, по приглашенію нашему, подслъ къ огоньку, который затеплилъ Юза, чтобы заварить чаю. Сперва онъ сидлъ молча, но, когда одинъ изъ арабовъ его принесъ наргилэ, то онъ, предложивъ его мн, началъ вести искусную рчь, которую Юза при всемъ своемъ усердіи не могъ хорошо перевести. Услыхавъ же, что мы говоримъ по-французски, предводитель тотчасъ пересталъ говорить по-арабски и обратился прямо ко мн, довольно порядочно, по крайней мр понятно, объясняясь по-французски. Разговоръ нашъ пошелъ тогда быстре и сталъ до того оживленъ, что я не замчалъ даже, что прошло слишкомъ полтора часа, какъ торговецъ гостилъ у нашего костра, попивая мой чай и покуривая наргилэ изъ своего расписного кальяна. Разговоръ, разумется, касался спеціальности моего собесдника, но онъ такъ искусно велъ его, что я не могъ вывдать ничего новаго о его ремесл, о способ добыванія и сбыт человческаго товара, но за то много наслышался разсказовъ о красот его невольницъ, которыхъ онъ достаетъ съ большимъ трудомъ, рискуя собственною жизнью, и о томъ, какъ подчасъ дорого платятъ ему за красавицъ турецкіе и египетскіе паши. Все это, разумется, велось къ тому, чтобы и съ меня заломить ужасную цну, когда я стану торговать себ одну изъ красавицъ, какъ онъ наивно предполагалъ. Когда вс его розсказни о прелестяхъ земныхъ гурій, сидящихъ въ его палатк, были недостаточны для того, чтобы подбить меня на покупку, такъ какъ я только слушалъ, не вставляя ни одного лишняго слова, кром вопросовъ, не подавая ни малйшаго желанія торговаться, то хитрый арабъ началъ бить на чувственную струну самымъ безцеремоннымъ образомъ. Онъ сталъ разсказывать такія скабрезности, сопровождая ихъ различными поясненіями при помощи тлодвиженій, что я принужденъ былъ отогнать его отъ костра; но для негордаго торговца человческимъ тломъ это ничего не значило. Какъ оказалось впослдствіи, Юза, хваставшій постоянно не въ мру, особенно когда нужно было возвеличить меня, а со мною и себя лично, столько наговорилъ о неизмримомъ богатств москова-паши, что корыстолюбивый арабъ ршился, во что бы то ни стало, всучить мн одну изъ невольницъ. Предполагая, что мое упорство зависитъ только отъ скупости, онъ сталъ продлывать возмутительныя невозможныя вещи, въ реальность которыхъ трудно даже было бы поврить, если бы мн не привелось ихъ видть собственными глазами. Первымъ дломъ, онъ началъ съ того, что заставилъ своихъ невольницъ выйти изъ палатки и пть. Бдныя женщины повиновались тирану, потому что довольно толстый курбашъ въ его рук доказывалъ, что хозяинъ ихъ не любитъ шутить. Он вышли изъ палатки, сняли свои покрывала, по приказанію, и начали пть визгливую арабскую псню, которую хозяинъ обязательно переводилъ на французскій языкъ. Содержаніе ея было до того отвратительно, что я сталъ требовать, чтобы пніе было прекращено, если хозяинъ станетъ заставлять пть своихъ невольницъ такія вещи, которыя вынуждаютъ краснть даже постороннихъ. Мое требованіе было уважено, и пошлая пародія смнилась пвучею арабскою шансонеткою, гд описывались восторги горячей любви, изсушающей сердце человка какъ палящіе лучи солнца сушатъ траву. Какъ ни старались несчастныя, но эти псни плись сквозь слезы и походили скоре на отчаянный вопль, а не псни любви. Горько и стыдно становилось за человка, который заставляетъ себ подобныхъ играть эту ужасную шутовскую роль. Бдныя рабыни наконецъ окончили и долгимъ грустнымъ, какъ бы укоризненнымъ взглядомъ поглядли на насъ; я не могъ выдержать этого ихъ взгляда и поспшилъ опустить глаза. Хозяинъ тогда спшилъ подойти ко мн и началъ расхваливать снова прелести своихъ невольницъ, которыя робко поглядывали то на меня, то на своего тирана, думая, что ршается ихъ участь; мн казалось даже, что въ ихъ взорахъ виднлась горькая просьба облегчить ихъ судьбу, насколько то возможно. Еще грустне и обидне стало у меня на душ, такъ какъ единственною возможностью облегченія несчастныхъ было внушить ихъ у тирана, на что у меня не хватило бы средствъ, если бы даже я и ршился на это. Съ болью на сердц, я на этотъ разъ отказалъ хозяину, уже начинавшему формальное предложеніе, говоря, что европейцы не покупаютъ женщинъ и что торговля людьми запрещена повсюду, какъ ему должно быть извстно. Продавецъ состроилъ отвратительную полуулыбку и язвительно замтилъ, что "европейцу не мшаетъ пріобрсти себ хорошенькую рабыню, когда представится случай".
— Посмотри, эффенди, вс он красавицы на подборъ; Юзефъ — старый торговецъ женщинами и уметъ угодить благороднымъ пашамъ.
Произнося это, онъ далъ знавъ рукою, и невольницы открыли свои лица. Я невольно взглянулъ на эти безжизненныя лица рабынь, какъ я ихъ себ представлялъ по образцамъ гаремницъ, и былъ пораженъ наоборотъ глубокимъ выраженіемъ, лежавшимъ на ихъ страдальческихъ, истомленныхъ горемъ и оскорбленіями лицахъ, Старшею изъ нихъ казалась на видъ негритянка. Обыкновенный негритянскій типъ съ извстными губами и носомъ не длалъ ее особенно красивою, но красивые глаза, продолговатое лицо и гладкіе длинные волосы, не свойственные черному племени, и нжная бархатистая черноватаго матоваго цвта кожа выкупали этотъ недостатокъ, а стройная талія и красивыя плечи придавали ей видъ хорошо сформированной женщины. Она не была настоящею негритянкою, а была скоре изъ племени ландниговъ или іолофовъ, приближающагося къ арабамъ. Дв другихъ были еще несовершеннолтнія, но довольно развитыя въ физическомъ отношеніи, арабки. Бронзоватаго цвта лица ихъ съ черными искрящимися глазами, съ миндалевиднымъ разрзомъ и длинными черными рсницами, такъ были похожи одно на другое, что об казались сестрами. Правильный арабскій типъ съ чудными глазами и тонкимъ орлинымъ носомъ, красивымъ ртомъ, маленькими ушами длали ихъ настоящими красавицами, еслибы не поражала ихъ значительная даже для арабокъ худоба и страдальческое выраженіе ихъ молодыхъ прелестныхъ лицъ. Совершенно въ иномъ вкус была четвертая рабыня, которую торговецъ величалъ "Розой Пустыни" и которая держалась какъ-то особнякомъ отъ другихъ, даже нсколько независимо отъ хозяина. Она достойна была своего названія, потому что это была дйствительно роскошная женщина. Блое, чистое съ правильными чертами лицо, не загорвшее, но съ какимъ-то матовымъ оттнкомъ, высокій лобъ, окаймленный блестящими черными волосами, огненный взглядъ, свойственный женщинамъ юга, красивыя губи и роскошныя формы — такова была Роза Пустыни, которою торговецъ видимо дорожился боле, чмъ всми остальными. Юзефъ замтилъ, что Роза Пустыни произвела на меня сильное впечатлніе, такъ какъ я долго не могъ оторвать глазъ съ ея прекраснаго, правильнаго, даже неискаженнаго душевными страданіями липа и потому поспшилъ предложить обратить на нее еще большее вниманіе.
— Эффенди, смотри на Розу Пустыни, — заговорилъ онъ съ отвратительною улыбкою, — какъ она прекрасна… Старый Юзефъ не видалъ женщины роскошне Розы Пустыни; она будетъ красотою твоего гарема, благородный паша московскій, поврь — она стоитъ золотого мста…
— Отстань отъ меня, Юзефъ, — отвчалъ я, — мы европейцы не покупаемъ женщинъ, и никогда не купимъ, не смй мн и предлагать своей Розы Пустыни; она свободна какъ и ты, откуда у тебя право продавать этихъ бдныхъ женщинъ?
— Эффенди молодъ; онъ пріхалъ изъ далекой страны московской, онъ не знаетъ правъ арабовъ моря, — возражалъ Юзефъ — он достались мн не легко; я купилъ ихъ своею кровью, и за свою кровь хочу получить золото… Свою кровь, эффенди, и свой трудъ я имю право продавать…
Отвратительно, но логично звучали слова стараго торговца и я поспшилъ отойти къ своимъ верблюдамъ, чтобы вырваться отъ навязываній Юзефа. Обернувшись, я увидлъ, что Роза Пустыни смотрла на меня своими огненными глазами. Я взялъ двухстволку Ахмеда и сталъ взбираться на скалу, чтобы уйти подальше отъ своего становища, чтобы не видть этихъ несчастныхъ невольницъ, смотрвшихъ на меня, какъ на своего покупателя и избавителя отъ позорной участи, — служить показнымъ товаромъ. Бодро я шелъ по трудной горной тропинк впередъ, думая заглушить въ своемъ сердц непріятное и щемящее чувство, но солнце уже закатывалось, позолачивая только верхушки акабинскихъ альпъ, подножіе которыхъ и море до западной окраины, гд играли еще лучи заката, были темны, и я поспшилъ воротиться. Юза долженъ былъ уже приготовить закусить.
Когда я подошелъ въ своему становищу, было уже довольно темно, невольницы были въ палатк, въ которой горлъ огонь. Мои арабы приготовлялись къ ночлегу, а арабы тоже улеглись вокругъ палатки Юзефа, который былъ въ шатр рабынь. Не усплъ я еще закусить, какъ поле палатки поднялось, и изъ нея вышелъ Юзефъ, направлявшійся во мн. Надо замтить, что въ мое отсутствіе шатеръ невольницъ былъ перенесемъ поближе въ нашему становищу, такъ что можно было даже отъ нашего востра слышать шопотъ несчастныхъ женщинъ. Юзефъ, подойдя во мн, остановился, приложилъ руку ко лбу и груди по восточному обычаю и началъ:
— Эффенди благородный, Роза Пустыни желаетъ видть тебя, она можетъ говорить съ тобою, старый Юзефъ не помшаетъ.
Я глядлъ на Юзефа, не зная, чего отъ меня хочетъ торговецъ и эта Роза Пустыни; первымъ моимъ предположеніемъ было, что они сговорились между собою для какой-нибудь низкой цли, вторымъ — пришло любопытство узнать, что можетъ быть общаго между мною и красавицею-рабынею. Я всталъ и молча пошелъ къ палатк невольницы; Юзефъ поднялъ полу и опустилъ ее за мною. Я очутился въ таинственномъ полусвт ночника, мерцавшаго какимъ-то прерывающимся блескомъ, при слабомъ освщеніи котораго я замтилъ четырехъ несчастныхъ женщинъ, полулежащихъ на подушкахъ въ дыму курящагося наргилэ; вс он были украшены золотыми вещами, а въ роскошныхъ волосахъ Розы Пустыни были вплетены толстыя нити жемчуга; надо сознаться, она была дйствительно очень хороша и этой обстановк, въ этомъ одяніи… она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ, наядою или сиреною Краснаго моря. Невольно я остановился, пораженный такимъ чуднымъ видніемъ въ глуши Аравійской пустыни, и первыя мгновенія не понималъ, гд я и что со мною происходитъ. Мн припомнился разсказъ Ахмеда и я невольно сравнилъ лежавшую передо мною рабыню съ Жемчужной Красавицей арабскаго миа, а гнуснаго торговца — съ лихимъ мстителемъ пустыни — страшнымъ Мусой.
— Эффенди благородный, купи меня въ свой гаремъ, — вдругъ произнесла Роза Пустыни, по-французски, полувставая и протягивая впередъ свои полныя матовой близны руки съ золотыми кольцами, и на огненныхъ глазахъ ея показались слезы. Она опустилась снова на подушку и, закрывъ руками глаза, заговорила что-то на непонятномъ для меня язык.
Я стоялъ и глядлъ на плачущую женщину, все еще не давая себ полнаго отчета въ томъ, что со мною происходитъ; она представлялась мн то настоящею красавицей, о которой говорятъ арабскія сказки, то коварной сиреной, завлекающей и свои сти неопытныхъ, то глубоко несчастной, выставляемой на позоръ женщиной. Послднее взяло верхъ, и я перенесся быстро изъ міра сказочнаго въ міръ горькой дйствительности, въ страну восточнаго деспотизма, страну презрнія человка… Мн стало горько, грустно, тяжело и я поспшилъ войти въ палатки. Я понялъ, что несчастная Роза Пустыни не умла говорить по-французски, что она была научена гнуснымъ своимъ хозяиномъ произнести фразу, значенія которой не понимала, и что она была глубоко несчастна.