На берегу Красного моря
Шрифт:
III
Я проснулся отъ страшнаго жара, весь въ поту, съ болью въ голов, нагртой даже косвенно падающими лучами утренняго солнца. Нсколько глотковъ свжей воды изъ невдомаго источника и умываніе освжили меня настолько, что я сталъ подумывать о выступленіи въ путь. Рашидъ и Ахмедъ видимо также торопились раздлаться съ гостепріимными арабами и поскоре перевалить за хребетъ, чтобы спуститься къ самому берегу Краснаго моря. Только Юза, казалось, хотлъ подоле остаться и поболтать съ разговорчивыми шейхами, съ которыми онъ бесдовалъ еще въ моментъ моего пробужденія. Посовтовавшись съ обоими тлохранителями, я приказалъ Юз благодарить шейховъ и племя за гостепріимство и предложить имъ небольшой посильный подарокъ, а кавасамъ веллъ начать сборы. Верблюды, боле привыкшіе къ голосу Юзы, плохо слушались Рашида и Ахмеда, которые въ свою очередь, желая показать, что и они могутъ быть верблюдовожатыми не хуже Юзы, хлопотали изо всхъ силъ то съ верблюдами, то съ багажемъ; нсколько арабовъ помогали имъ усердно. Я же наблюдалъ и за ходомъ переговоровъ Юзи съ шейхами, нсколько затянувшихся, и за нагрузкою верблюдовъ; бросая взгляды то на шейховъ, то на свой багажъ, я замтилъ, что одинъ изъ арабовъ, помогавшихъ Рашиду навьючивать корзины съ антропологическимъ матеріаломъ, который я везъ изъ-подъ Синая, полюбопытствовалъ взглянуть на ихъ содержимое и приподнялъ крышку одной изъ нихъ. Изъ туго набитой костями корзины тотчасъ же выпалъ одинъ черепъ къ ногамъ любопытнаго, который отъ страху выронилъ всю корзину и разсыпалъ ея содержимое. Суеврный и трусливый арабъ даже попятился, увидвъ боле десятка человческихъ череповъ. Его примру послдовали другіе; даже у Рашида и Ахмеда не хватило смлости собрать разсыпавшіеся черепа и сложить ихъ опять въ корзину; мн пришлось сдлать это самому. Разсыпка череповъ имла и другое важное значеніе. Едва старый шейхъ замтилъ, что одинъ изъ череповъ подкатился въ самымъ его ногамъ, какъ вскочилъ, словно ужаленный, и вс переговоры были кончены. Юза передалъ мн, что шейхи просили въ подарокъ по ружью или по револьверу; на чемъ долго и стояли, пока подкатившійся черепъ окончательно не смутилъ ихъ и не уврилъ въ моемъ сверхъестественномъ могуществ, что старался доказать Юза, убждая шейховъ не требовать у могучаго московскаго паши того, чего онъ имъ самъ не предлагаетъ. Когда дипломатическія затрудненія были кончены неожиданнымъ образомъ, насъ ничто не задерживало, и Юза быстро снарядилъ въ путь нашъ маленькій караванъ. Я подошелъ благодарить шейховъ еще разъ и приказалъ Юз передать имъ мою благодарность въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ. Шейхи отвчали очень любезно, прося только оставить имъ на память отъ московскаго паши, хотя то маленькое страшное
Караванъ нашъ тронулся, Ахмедъ по прежнему впереди всхъ; старые шейхи провожали насъ прикладываніемъ рукъ во лбу и груди по восточному обычаю, а десятка два молодыхъ арабовъ сопровождало насъ до входа въ дикое ущелье, съ котораго начался подъемъ въ гору. Верблюды едва ступали по узкой горной троп, заваленной огромными камнями, порой лежавшими поперегъ дороги; даже шага верблюда было недостаточно, чтобы перешагнуть ихъ; бдныя животныя тщательно обходили препятствія, буквально цпляясь ногами объ упоры, отчего балансированіе наше на верблюдахъ достигло самой высокой степени. Еще съ утра у меня болла голова подъ неотразимыми жгучими лучами солнца, отъ которыхъ не защищали ни густонамотанная вокругъ головы шаль, ни соломенная шляпа съ широчайшими полями, покрытая поверху еще платкомъ; теперь она заломила до того сильно, что я едва сидлъ на верблюд. Тошнота, тяжесть въ груди и безпрестанные толчки, скоро сдлали мое положеніе поистин страдальческимъ. Несмотря на то, что мы шли по горной тропинк, и съ обихъ сторонъ возвышались каменныя стны въ тысячу и боле футовъ вышиною, он не только не давали ни малйшей тни, но отражая отъ себя палящіе лучи полуденнаго солнца, какъ отъ раскаленной печи, только усиливали крайность нашего положенія. Блуждающимъ взоромъ я окинулъ своихъ спутниковъ, они, повидимому, несмотря на привычку, также страдали не мало; Рашидъ и Юза потеряли свои гордыя и ршительныя физіономіи и хали, понуривъ головы; одинъ Ахмедъ, нашъ вожатый, крпился. Балансированіе на верблюд на многихъ, садящихся въ первый разъ на горбъ корабля пустыни, производитъ въ первое же время впечатлніе морской качки и очень часто влечетъ припадки, похожіе на страданіе морскою болзнью. По вызд моемъ изъ Суэца цлый день я чувствовалъ приступы тошноты и головной боли; но съ тхъ поръ я уже дв недли находился въ пустын на верблюд и усплъ свыкнуться съ качкою. Но сегодня условія были такъ исключительны, качка была такъ утомительна, а физическія силы такъ ослабли отъ зноя, что я почувствовалъ снова уже знакомые приступы. Подъ угнетающимъ вліяніемъ всхъ этихъ условій, не видя конца сегодняшнему страданію, я потерялъ присутствіе духа, а съ нимъ и физическую твердость. Какъ и вчера, я впалъ въ то же сонное, почти безчувственное состояніе, въ которомъ для человка нтъ ничего поражающаго его чувства; онъ длается похожимъ на автомата… Но вчера я еще могъ мыслить, хотя немножко, и понимать кое-что изъ происходящаго, зато сегодня мн казалось, что у меня за черепною покрышкою налито было теплое масло, которое при каждомъ толчк ударяло то въ орбиты, то въ основаніе черепа. Это чувствованіе внутреннихъ ударовъ внутри головы было убійственно, и я былъ въ тяжеломъ, подавляющемъ самое дыханіе, кошмар. Неотвязчивыя глупыя идеи, преслдовавшія меня съ утра, при дальнйшемъ прилив крови въ голов, начали смняться чмъ-то неопредленнымъ, безконечнымъ, ярко-блистающимъ… Это было впечатлніе, производимое притокомъ крови къ мозгу, то неопредленное, невыразимое и подавляющее своею напряженностью ощущеніе, которое чувствуетъ человкъ, теряющій сознаніе… Что-то безконечное пурпурово-красное, переходящее въ голубовато-зеленый съ золотистыми искорками и быстро смнявшееся черною бездною, представлялось моимъ очамъ, созидалось моею мыслью, не работавшей уже правильно въ гиперемированномъ мозгу… Что было за тмъ, не знаю, но когда я очнулся и открылъ глаза, въ лицо мн пахнуло свжимъ втеркомъ, а караванъ спускался по довольно отлогому спуску.
— Эффенди былъ боленъ, — произнесъ Юза, хавшій позади меня, — и спалъ, а мы перешли торы Назба и сейчасъ увидимъ Красное море.
Тутъ только я понялъ, что со мною было; меня поразилъ легкій солнечный ударъ, отъ котораго я самъ оправился, едва пахнула струйка свжаго воздуха, когда мы начали спускаться. Мои арабы замтили мое положеніе, но привыкнувъ, вроятно, къ подобнаго рода случаямъ, не обратили должнаго вниманія, даже не полили лица бурдою, сохранявшеюся у васъ въ бурдюкахъ, не смотря на то, что, засыпая такимъ образомъ, можно перейти въ вчное успокоеніе. Я объяснилъ это арабамъ и веллъ имъ наблюдать за мною и, если случится что подобное снова, немедленно подать помощь, правила которой я имъ и сообщилъ. Удивительное вліяніе иметъ одна близость моря не только на человка, но и на животныхъ: даже верблюды, едва ступавшіе на подъем, несмотря на свои окровавленныя ноги, пошли быстре, когда на встрчу намъ подулъ свженькій втерокъ съ моря. Да и я, бывшій уже близко къ смерти съ полчаса тому назадъ, быстро оправился, какъ только удушливая атмосфера горныхъ ущелій смнилась свжимъ, слегка овлаженнымъ, воздухомъ, который несся съ восточнаго берега Синайскаго полуострова.
Еще два или три поворота и, загораживающая намъ видъ вдаль, каменная стна осталась въ сторон, а взглядъ, которому ничто уже не препятствовало, упалъ сразу на серебрящуюся поверхность Акабинскаго залива. Она была спокойна, и легкая зыбь только увеличивала ея прелесть. Весь заливъ казался похожъ боле на озеро, такъ какъ былъ замкнутъ со всхъ сторонъ. Удивительная чистота воздуха давала возможность хорошему глазу видть всю поверхность залива. Продолговатая, слегка расширяющаяся къ югу серебристая поверхность его, окаймленная темными берегами, замыкалась съ свера верхушками древнихъ Идумейскихъ горъ, у подножія которыхъ расположена ныншняя Акаба, древній Элаъ, и издревле кочевали Мадіанитяне, а съ юга, врзывающимся глубоко въ море, каменистымъ мысомъ Раа Фуртуко, котораго какъ бы естественнымъ продолженіемъ служили острова Тиранъ и Синоферъ, замыкавшіе заливъ къ югу. Съ востока берегъ залива составляли отроги Идумейскихъ и Аравійскихъ прибрежныхъ цпей, тогда какъ съ запада шла высокая въ дв и боле тысячъ футовъ зубчатая стна, среди которой мы и находились къ сверу отъ параллели уади Цугерахъ приблизительно тамъ, гд лежали библейскіе "гробы прихоти". Мы вышли, какъ оказывается, туда, куда пришли и евреи, покинувъ горы Синая и Хорива, для "гробовъ прихоти". Такъ какъ верблюды наши и мы сами были страшно изнурены горною дорогою, то мы ршились сдлать ночлегъ на самомъ берегу Краснаго моря, несмотря на то, что не пришли еще къ общанному Ахмедомъ источнику и пещер, наполненной костями, и что желаніе испить свжей воды длалось вопіющею потребностью. Мы продолжали еще осторожно спускаться, пока не подошли по довольно хорошему спуску въ самому берегу Акабинскаго залива. Вдругъ Ахмедъ, шедшій все время впереди, сперва вскрикнулъ отъ радости, потомъ отъ изумленія, причемъ черное облачко набжало на его обыкновенно спокойное лицо. — Эффенди, — началъ онъ страннымъ голосомъ, — источникъ близко, мы ошиблись немного въ пути, и потому Аллахъ направилъ наши глаза къ источнику; мы нашли, эффенди, и сладкую воду, и кости; мы зато нашли и еще арабовъ. Не хочетъ ли эффенди посмотрть? — На песчаной отмели дйствительно виднлось множество слдовъ и валялись остатки трапезы и костра, очевидно, недавняго происхожденія. Несмотря на видимое безпокойство Ахмеда, я на этотъ разъ не раздлялъ его, потому что на вчерашнемъ опыт убдился, что бояться арабовъ пустыни въ настоящее время даже четыремъ вооруженнымъ человкамъ нечего особенно, если имется извстная доза смлости, на которую мы всегда могли разсчитывать. Скоро, впрочемъ, и смущеніе Ахмеда разсялось, когда онъ замтилъ, что не было видно ни одного слда верблюда или лошади, а одни слды людскіе и что они не шли далеко по берегу ни въ одну сторону. — Эффенди, — тогда сказалъ Ахмедъ, — то не были арабы пустыни, то были арабы моря; они были здсь и ухали на лодкахъ; они здсь отдыхали и больше сюда не придутъ. Эффенди можетъ не безпокоиться. — Рашидъ, спрошенный о мнніи, также подтвердилъ слова своего товарища, хотя и продолжалъ внимательно осматривать слды. Верблюды были остановлены и разгружены; изъ ружей, пикъ и покрывалъ мы снарядили нчто въ род палатки, потому что я разсчитывалъ при обиліи воды и антропологическаго матеріала остановиться здсь на нсколько дней. Пока Ахмедъ съ Юзою устанавливали палатку, а Рашидъ изслдовалъ слды, я снявши съ себя оружіе и одежду, спшилъ окунуться въ прохладную морскую воду. Неизъяснимо сладко было перейти изъ палящей атмосферы воздуха въ живительную охлаждающую среду набгающихъ на берегъ волнъ и плавать въ морскомъ прибо, ударяющемся съ нкоторою силою о прибрежные камни; даже мои спутники-арабы не могли противустоять искушенію и начали раздваться, поборовъ восточное отвращеніе отъ общаго купанья. Сперва еще Ахмедъ предостерегалъ меня и своихъ товарищей не купаться въ Акабинскомъ залив, потому что въ вод его водятся страшныя морскія чудовища, которыя могутъ унести человка въ своихъ могучихъ зубахъ, но потомъ и самъ началъ разматывать свою голову. Не прошло и десяти минутъ, какъ вс мы уже плавали въ прохладной стихіи, не заботясь ни о страшныхъ молюскахъ, ни объ акулахъ Краснаго моря, ни о другихъ морскихъ чудовищахъ. Несмотря на сильную жажду и голодъ, какъ-то не хотлось выходить изъ воды; уже Юза вылзъ на берегъ и сталъ готовить закуску, а Ахмедъ съ кувшинами, искупавшись, пошелъ въ источнику, а я все сидлъ, погрузившись по шею въ воду, играя, какъ ребенокъ, съ блестящими золотистыми и серебристыми рыбками, которыя цлыми стаями плавали вокругъ меня. Не знаю, какъ долго бы еще я пробылъ въ вод, если бы по моей спин не скользнуло что-то, произведшее впечатлніе длиннаго извивающагося и скользкаго тла. Я вскочилъ, какъ ужаленный, и, обернувшись, увидлъ, что какое-то змеобразное животное завертлось вокругъ меня. Прозрачность воды позволяла видть мн его испещренную пятнами вожу, большую голову, украшенную какими-то странными придатками и широкіе плавники… Съ быстротою молніи я бросился въ берегу, и черезъ нсколько секундъ сидлъ уже на прибрежномъ камн, около подножія котораго лпилась цлая колонія морскихъ губокъ самыхъ разнообразнихъ цвтовъ. Какъ ни манила своею прохладою чудная голубая стихія, омывавшая своими волнами мои ноги, я не ршался боле ввриться ей, когда среди прелестей животнаго и растительнаго міра морской воды копошились отвратительныя чудовища… я теперь уже видлъ ихъ; разъ только удалось получить непріятное впечатлніе, я не сомнвался въ реальности ихъ существованія; эти маленькіе ракообразные, мягкотлые и морскіе паучки, копошившіеся въ живыхъ цвтахъ зоофитовъ и роскошныхъ водоросляхъ, казались мн чмъ-то ужаснымъ, хота я не могъ не знать изъ зоологіи ихъ безвредности. Сидя на камн, и забывъ, казалось, все остальное, я наблюдалъ этотъ прекрасный водный міръ, которымъ такъ богато Красное море; и чмъ боле я всматривался въ прозрачную глубину голубой среды, тмъ разнообразне становились обитатели водъ, тмъ роскошне и причудливе были ихъ формы. Безконечно разнообразною чередою появлялись все новыя существа, своею красотою затмвавшія самыя блестящія краски земли. Акалефы, радіомаріи, трубчатники, раковинчатые слизняки и множество другихъ животныхъ всякихъ зоологическихъ отрядовъ имли своихъ представителей въ этой чудной, живой, безпрестанно перемняющейся фантасмагоріи, которой роскошными декораціями служили подводныя части камней, облпленныя гирляндами губокъ, водорослей и зоофитовъ; морскіе анемоны, лиліи, астры и втви блыхъ и розовыхъ коралловъ составляли общій фонъ, гд на пробивающемся въ глубину сноп солнечныхъ лучей веселился блестящій чудный морской міръ. Долго я еще любовался невиданнымъ зрлищемъ, представившимся моимъ глазамъ въ прозрачной сред, которую только оттняли огромные подводные камни; уже Ахмедъ усплъ вернуться изъ ущелья съ двумя полными кувшинами води, уже Рашидъ давно, осмотрвъ слды, услся около Юзы, начавшаго готовить «джай» изъ свжей воды, а я все сидлъ и любовался воднымъ міромъ. Солнце уже начинало садиться и поверхность Краснаго моря, освщенная лучами заката, дйствительно казалась красною, багряною, багроватость которой въ подножью береговыхъ скалъ переходила въ густой голубой цвтъ.
— Эффенди, — наконецъ началъ Рашидъ, — арабы моря были не одни, арабы моря — купцы съ живымъ товаромъ, Рашидъ нашелъ слды ногъ невольницъ на морскомъ песк. Эффенди можетъ самъ посмотрть.
Эта интересная новость вывела меня изъ апатіи; я побжалъ въ Рашиду, который дйствительно доказалъ свое предположеніе неоспоримымъ образомъ; на берегу въ одномъ мст виднлись отпечатки красивыхъ босыхъ ногъ и маленькихъ туфлей, не оставлявшихъ
— Жены арабовъ не ходятъ за мужьями; въ ихъ палатк всегда найдется женская работа; жены арабовъ не пришли и не ушли бы моремъ; ихъ путь идетъ на верблюд; арабы Акабы большіе плуты, они любятъ живой товаръ, — отвчалъ Рашидъ увренно…
Итакъ до сихъ поръ невольничество или, врне сказать, продажа невольникомъ и особенно невольницъ существуетъ въ Африк даже на берегахъ Краснаго моря, такъ близко къ главамъ строгаго египетскаго правительства. Я не врилъ до сихъ поръ разсказамъ многихъ, что даже въ Каир можно купить себ хорошенькую невольницу, а въ Аравіи и очень легко; вс усилія филантроповъ всхъ европейскихъ націй не могли уничтожить этой постыдной торговли: въ Красномъ мор эта продажа не прекращалась, хотя тысячи судовъ всхъ націй, со времени прорытія Суэцкаго перешейка, бороздятъ его по всмъ направленіямъ. Сидя на ужиномъ и вкуснымъ чаемъ, я разспрашивалъ своихъ спутниковъ объ этой отвратительной торговл, и они мн разсказали много интереснаго. Оказывалось, что въ настоящее время въ торговл людьми продаются не невольники и невольницы-рабы, потому что рабство уничтожено и въ Египт, но матеріалъ для наполненія гаремовъ сластолюбивыхъ пашей, знающихъ и покровительствующихъ этой торговл. Контингентъ этотъ составляютъ евнухи и молодыя женщины, обыкновенно краденные, и только изрдка отдающіеся добровольно въ руки торговцевъ человческимъ мясомъ. Евнухи обыкновенно привозятся изъ Абиссиніи, гд до сихъ поръ обычай практикуется въ широкихъ размрахъ, не смотря на то, что аббиссинцы вс христіане. Въ Шоа, вокругъ Денбеа и вплоть до самого Адена можно нуждающемуся добыть себ евнуха; тамъ же можно купить и невольницу, но изъ черныхъ. Континтентъ евнуховъ составляютъ не только плнные и захваченные при разбойничьихъ набгахъ абиссинцевъ, но даже самые обитатели Габеша, еще съ малолтства попавшіеся въ руки подобнаго рода торговцевъ. Области, изъ которыхъ добываются невольницы, гораздо обширне; не смотря на уничтоженіе торговли невольниками, повсемстно въ Африк можно встрчать отдльные случаи продажи, особенно на западномъ берегу. Вс племена черныхъ доставляютъ хотя небольшой контингентъ рабынь, добываемыхъ при набгахъ и междоусобныхъ войнахъ. Черныя красавицы очень цнятся въ нкоторыхъ гаремахъ Египта и Малой Азіи, особенно изъ племени съ бархатистою черною кожею; въ гарем всесильнаго паши Каира мн самому пришлось видть {Во время перевозки гарема изъ Каира на загородныя дачи и виллы Александріи въ сопровожденіи цлаго десятка евнуховъ.} двухъ женъ изъ кафрянокъ — женщинъ весьма красивыхъ и изящныхъ. Въ продажу идутъ также въ большомъ количеств коптянки изъ Верхняго Египта и арабки различныхъ племенъ Аравіи. По словамъ Рашида, эти послднія попадаютъ въ руки торговцевъ различными нечистыми путями. Но всего интересне, что въ числ невольницъ, имющихся въ запас "арабовъ моря", можно встртить грузиновъ, армянокъ, гречанокъ и евреекъ, которыя попадаютъ на суда женопродавцевъ совершенно непонятнымъ путемъ. По всей вроятности, ихъ крадутъ, какъ крали болгарскихъ и албанскихъ двушекъ дикіе башибузуки еще такъ недавно. Ахмедъ подтверждалъ это случаемъ изъ собственной его жизни; въ бытность его въ Газ (Палестина) арабы, пришедшіе съ нимъ въ одномъ караван, украли красавицу-еврейку и увезли ее въ пустыню за Эль-Аришъ, гд ихъ и слдъ простылъ. Сто итъ только добраться съ живымъ товаромъ къ берегу Краснаго моря, а тамъ всегда его можно сбыть очень выгодно. Восточный и западный берега Аравійскаго залива, западный, начиная отъ Джебель-Зафаране, а восточный почти отъ Акабы вплоть до самаго Бабъ-эль-Мандебскаго пролива, служатъ пристанищами этихъ торговцевъ. Въ дикихъ едва приступныхъ скалистыхъ и песчаныхъ берегахъ Акабинскаго залива ихъ особенно много; за мысомъ Раа-Фуртукомъ по западному берегу Аравіи, по словамъ Рашида, есть цлая станція женоторговцевъ, гд выборъ можетъ быть очень великъ. Туда отправляются иногда посланцы отъ египетскихъ и турецкихъ гаремовъ, вербующіе красавицъ, за которыхъ теперь платятъ бшеныя деньги. За одну арабку, по словамъ Рашида, купленную въ гаремъ хедива Мегмета, было заплачено около тысячи турецкихъ лиръ (по ныншнему курсу 9 р.); выше этой платы онъ не слыхалъ.
— Вотъ, эффенди, — вдругъ заговорилъ вдохновенно Ахмедъ, показывая пальцемъ на одинокую скалу, далеко врзывающуюся своею темною массою въ багрово-голубое море, — то камень Жемчужной Красавицы; здсь въ каменной трещин, какъ въ гробу, положена прекраснйшая въ мір двушка; она умерла на вершин той скалы отъ руки страшнаго мучителя Мусы. Эффенди не знаетъ ни Мусы, ни Жемчужной Красавицы, одинъ Ахмедъ слышалъ, какъ пли о нихъ вокругъ шатровъ своихъ арабы пустыни. — Я просилъ Ахмеда разсказать объ этомъ страшномъ геро пустыни и его прекрасной жертв; Рашидъ и Юза поддержали меня.
— Муса этотъ, эффенди, — началъ видимо польщенный Ахмедъ, — былъ великій шейхъ Акабинскихъ арабовъ; вся пустыня отъ Раа-Мухамеда (южная оконечность Синайскаго полуострова) до Бахръ-Лута (Мертвое море) знала шейха Мусу и повиновалась ему. Никто лучше шейха не зналъ пустыни, никто не стрлялъ дальше его, никто не былъ такъ силенъ, какъ Муса, никто не былъ такъ мудръ, какъ Муса. Караваны боялись ходить по пустыни, гд зоркій глазъ Мусы не пропускалъ ни одной птицы, не только что верблюда; купцы и хаджи не ходили прежнею дорогою; вс избгали Мусы и шли черезъ Эль-Аришъ и Лебгемъ, а не черезъ Акабу. Но нашелся храбрецъ, который не побоялся Мусы и пришелъ за его головою въ самую пустыню Рамле и Терубина, гд стояли верблюды Мусы на пути хаджи {Надо замтить, что черезъ середину Синайскаго полуострова идетъ такъ называемой путь хаджей, т. е. поклонниковъ въ Мекку; изъ Каира путь этотъ идетъ черезъ Акабу; по разсказу Ахмеда караваны, избгая нападенія Мусы, шли не дорогою хаджей, а обходили ее, придерживаясь берега Средиземнаго моря.}. То былъ грекъ изъ Берита (Бейруть), славный капудане; онъ общалъ изловить Мусу и повсить голову его сушиться на воротахъ своего города. Съ капудане былъ цлый караванъ египетскихъ солдатъ. Муса не побоялся капудане, не ушелъ въ гори Джебель-эль-Тиха, не угналъ верблюдовъ въ пустыню Рамле, а самъ вышелъ сразиться съ врагами. Страшно бились воины капудане съ воинами пустыни; ихъ ружья были лучше ружей Мусы, ихъ было больше, чмъ арабовъ Мусы, и великій шейхъ попалъ живымъ въ руки врага, когда его воины легли вокругъ раненнаго вождя. Страшно наругался надъ Мусою греческій капудане; онъ отрзалъ у него уши и носъ и, привязавъ къ хвосту верблюда, тащилъ шейха много дней по горамъ и по пустынямъ; наконецъ, караванъ ихъ вышелъ сюда въ скал, которая еще не видала Жемчужной Красавицы. Тутъ капудане остановился и повеллъ взвести Мусу на эту гору, раздть и бить курбашами (толстый ременный бичъ), пока тло не отстанетъ отъ костей, а потомъ отрубить ему голову. Тло же его привязать въ верхушк горы, чтобы арабы пустыни могли видть всегда кости своего шейха. Солдаты исполнили волю капудане; они били Мусу, пока не показались кости, но едва отошли отъ него, чтобы, отдохнувъ, отрубить ему голову, великій шейхъ бросился, избитый, въ море со скалы. Капудане и воины его удивились смлости шейха и отправились домой, не думая, чтобы страшный Муса могъ спастись. Но Аллахъ сохранилъ Мусу для мести; онъ спасся чуднымъ образомъ, спрятавшись между камнями на берегу моря, гд прожилъ три дня, питаясь морскими животными, и оправился. Едва онъ былъ въ состояніи взобраться на скалу, какъ вползъ на мсто моего истязанія и поклялся страшною клятвою — костями своего дда отомстить мучителю-капудане. Пять лтъ не могъ отомстить своему оскорбителю Муса, но онъ былъ непреклоненъ въ своей мести. Узнавъ, что капудане живетъ въ Берит, Муса отправился въ Газу, гд жилъ его другъ, разсказалъ ему свое горе и они вмст пустились на маленькой лодк въ море къ Бериту. Долго плыли они по бурному морю, но Муса ради мести вынесъ все и, выйдя на берегъ у Берита, благодарилъ Аллаха. Не трудно было отыскать домъ капудане; но самого капудане не было; въ Берит оставалась только его мать и красавица-дочь. Муса ршилъ дождаться возвращенія капудане и злобно посматривалъ на его дочь, высматривая, какъ левъ, свою добычу. Долго ожидалъ Муса, но пришло, наконецъ, извстіе, что капудане палъ въ битв съ турками, сражаясь за своихъ друзей. Тогда Муса ршилъ свою месть перенести на дочь капудане — Жемчужную Красавицу. такъ называли ее люди, любуясь на ея чудную красоту, темные, какъ глаза газели, очи, ея стройный, какъ пальма пустыни, станъ и ея роскошные волосы, унизанные чудными жемчужинами, которые досталъ съ морского дна ея храбрый отецъ. Темною ночью Муса прокрался въ домъ капудане, когда спалъ весь городъ, тихонько пробрался въ спальню молодой красавицы, заткнулъ ей ротъ кускомъ своего бурнуса, обмоталъ ея голову своимъ поясомъ и осторожно вынесъ ее полумертвую отъ страха изъ дому; пронесъ черезъ весь городъ въ своихъ могучихъ объятіяхъ, дотащилъ до морского берега, гд дожидался на лодк его другъ, и отправился съ своею плнницею въ море. Страшную месть задумалъ Муса, но никому не сказалъ объ ней. Страшно билась Жемчужная Красавица и на лодк въ мор, и на верблюд въ пустын, когда свирпый Муса везъ ее въ берегу Краснаго моря черезъ всю пустыню Синая къ той скал, на которой пострадалъ самъ отъ жестокой руки капудане. Никто, кром друга, не зналъ пока о Жемчужной Красавиц, но когда Муса прибылъ въ берегу Акабинскаго залива съ своею жертвою, онъ созвалъ вс племена, ему подчиненныя, чтобы показать имъ, какъ онъ уметъ мстить за себя. Въ ужас собирались сыны пустыни отъ Далекаго Керака (становище арабовъ къ востоку отъ Мертваго моря) до горъ Джебель-Турфа (которыми оканчивается Синайскій полуостровъ) по приказанію страшнаго изуродованнаго шейха, и не зная, что будетъ, со страхомъ смотрли то на страшное лицо Мусы, то на сіяющее красотою лицо плнной Жемчужной Красавицы. Когда собрались вс, Муса разсказалъ имъ о своей мести и о томъ, какъ онъ добылъ дочь капудане. Потомъ онъ взялъ на руки свою плнницу и понесъ на вершину горы; двое арабовъ помогали ему. Поставивъ Жемчужную Красавицу на то мсто, гд пролилась его кровь отъ руки капудаве, Муса ршилъ пролить неповинную кровь дочери капудане, чтобы ея кровь, смшавшись съ его собственною кровью, затушила огонь мести. Страшенъ былъ Муса въ эти минуты; онъ сказалъ о своемъ ршеніи Жемчужной Красавиц и та, рыдая, упала безъ чувствъ на холодный камень. Сердце Мусы не дрогнуло при этомъ; арабы же, окружавшіе Мусу, трепетали. Муса снялъ вс одежды съ лежавшей красавицы, онъ оставилъ только дорогія жемчужины, блиставшія въ ея роскошныхъ черныхъ волосахъ, и золотыя украшенія на ше, рукахъ и ногахъ своей плнницы. Въ такомъ вид онъ веллъ поднять ее и показать народу; несчастная Жемчужная Красавица была все время безъ чувствъ, но когда при вид ея дивной красоты, ея роскошнаго тла, черныхъ украшенныхъ драгоцннйшими перлами моря волосъ, раздался въ толп голосъ сожалнія къ неповинной жертв и негодованія въ Мус, она открыла свои прекрасные глаза, чтобы не открывать ихъ на вки. Взглядъ этихъ огненныхъ глазъ обжегъ Мусу; проснулось ли при этомъ состраданіе или другое чувство въ дивной, трепещущей на его рукахъ, красавиц, но поднятая рука съ курбашемъ не могла опуститься… Нсколько минутъ простоялъ Муса, пожирая глазами свою жертву; наконецъ, поборовъ свое чувство, онъ опустилъ курбашъ, но ударъ его палъ на мертвое тло… Красавица была мертва… Месть Мусы не могла совершиться. Надъ обнаженнымъ трупомъ не могъ наругаться и Муса. Въ отчаяніи онъ бросился въ бушующее море со скалы и разбился… Аллахъ не хранилъ его на этотъ разъ. Въ ужас арабы смотрли то на обрызганные кровью Мусы прибрежные камни, то на прекрасное тло мертвой красавицы, замученной безвинно страшнымъ мучителемъ. Въ каменной трещин схоронили тло ея арабы пустыни, прозвали скалу ту именемъ несчастной двушки и разнесли далеко въ свои шатры псни о Жемчужной Красавиц. Старый дервишъ, умолявшій Аллаха на этой гор три года, видлъ не разъ въ часъ полночный, какъ блая тнь Жемчужной Красавицы поднималась легкимъ облакомъ изъ дикаго ущелья и медленно проносилась надъ тою горою; она подплывала къ обрыву, гд свергнулся Муса, и наклоняла воздушную свою голову, какъ бы ища своего мучителя въ волнахъ бушующаго моря, и, наконецъ, исчезала, возвращаясь къ своему каменному гробу…
Такъ говорилъ Ахмедъ и поникъ головою, какъ бы задумавшись надъ участью погибшей красавицы; Рашидъ и Юза, — вс, живо находившіеся подъ прекраснымъ разсказомъ Ахмеда, не могли сказать ни слова. Вдругъ Рашидъ, указывая пальцемъ на вершину горы Жемчужной Красавицы, прервалъ наше молчаніе, съ ужасомъ произнося:
— Эффенди не видитъ разв, что Жемчужная Красавица пришла смотрть внизъ на море и искать Мусу? Вотъ она нагибаетъ голову, тихо качается и поднимается все выше и выше. Смотри, эффенди…
Я смотрлъ и безъ того уже, насколько могъ внимательно, на бловатую тнь въ вид легкаго облачка, качавшуюся въ ущельяхъ поэтической горы. Вс мои спутники были въ ужас. Темнота, уже наступившая, пока мы разговаривали за ужиномъ и за кружками «джаю» и легкій лунный свтъ, прорывавшійся сквозь дымку легкихъ облаковъ, а главное, поэтическое настроеніе дйствительно позволяло принять столбъ ночныхъ испаренія за воздушный образъ незримой Жемчужной Красавицы. Я не хотлъ разрушать поэтическое настроеніе моихъ спутниковъ дйствительностью, да это было бы и напрасно, потому что посл разсказа Ахмеда никто не поврилъ бы моимъ словамъ, что дивный образъ воздушной красавицы не что иное, какъ столбъ испареній отъ какого-нибудь невдомаго источника… Долго мы еще сидли молча, какъ бы боясь нарушить всеобщую тишину, царившую и на мор, и на суш въ пустын. Рябившаяся поверхность Краснаго моря блистала теперь другимъ сіяніемъ, фосфорически-зеленоватымъ; то не былъ ослпительный блескъ отражающей солнечный свтъ поверхности, то было мягкое, ласкающее глазъ сіяніе, съ которымъ такъ гармонировала и насквозь пронизанная луннымъ свтомъ атмосфера и, причудливыми формами врзывавшаяся въ синеву неба, зубчатая линія Акабинскихъ альпъ, черныя подножія которыхъ замыкали блистающую, какъ расплавленное серебро, поверхность едва колышущагося моря. Было уже довольно поздно, когда мы заснули, зарывшись на половину въ прибрежномъ сыроватомъ песк.