На день погребения моего
Шрифт:
— Вот что меня удивляет в этой истории. Тесла хотел отправить Пири сообщение, или направить на него луч электроэнергии, или по какой-то неизвестной причине стереть его с лица земли? Тесла вообще может быть ни при чем, поскольку неясно, кто еще находится в Вандерклиффе, Тесла, кажется, покинул это место, после того как Морган бросил его. Вот всё, что мне удалось узнать об этом перемещении антиподов.
— Похоже на капиталистическую пропаганду, — сказал Дерби. — У д-ра Теслы всегда были враги в Нью-Йорке. Это место — ночной кошмар кляуз, деликтного права и патентных споров. Это судьба любого, кто занимается серьезной наукой. Взгляните на Эдисона. Взгляните, в частности, на нашего коллегу, брата Тома Свифта. Сейчас он больше времени проводит в суде, чем в лаборатории.
— В последний раз, когда я видел Тома, он выглядел старше, чем я, — сказал Профессор. — Ничто так не старит мужчину прежде времени, как вечные тяжбы.
Они назначили воздушное рандеву с «Большой Игрой» в небе над Семипалатинском. Если смотреть с земли, вместе дирижабли занимали четверть видимого неба. На мальчиках были похожие шапки из собольего меха, бурки на волчьем меху, купленные на большой февральской ярмарке в Ирбите.
— Почему вы раньше не сказали нам о Нарушителях границ? — Пажитнов пытался быть любезным. — Мы знаем со времен Венеции, и мы могли бы помочь.
— С какой стати вы поверили бы тому, что мы говорим?
— Официально, конечно, нет. Это всегда может оказаться «американской уловкой». Вообразите себе эмоции на высшем уровне иерархии — здесь очень тонкий баланс интересов, кому нужно, чтобы сюда ворвались еще и американцы, как несущиеся вскачь ковбои, смешивая все привычные величины?
— Но неофициально...ты, небесный брат, мог бы нам поверить?
— Я? Учитывая обстановку на Тунгуске, я верю всему. В Санкт-Петербурге, — они обменялись взглядами, выражавшими не столько презрение, сколько полный симпатии отказ от путей земного мира, — хотят верить, что это было японское оружие. Русская военная разведка хочет, чтобы мы подтвердили, что это были японцы, или хотя бы китайцы.
— Но... ?
— Американское правительство? Что они думают?
— Мы больше на них не работаем.
— Здорово! А на кого вы теперь работаете? На большую американскую корпорацию?
— На себя.
Пажитнов прищурился, сохраняя дружелюбие.
— Вы, парни на дирижабле — большая американская корпорация?
Рэндольф пожал плечами.
— Полагаю, не совсем. Но, учитывая инвестиции, мы вскоре можем основать акционерное общество. Мы изучаем Швейцарию, Нейтральный Мореснет, несколько отдаленных островных территорий...
— Что вы думаете об акциях Рэнда? Мыльный пузырь лопнет? Большая часть наших средств вложена в них и в оружие.
— Мы постепенно сворачиваем свое присутствие в Южной Африке, — сказал Линдси, — но в последнее время очень многообещающими выглядят облигации железной дороги «Китай – Туркестан».
— Какой-то чудак в баре в Кяхте говорил мне то же самое. Конечно, он был мертвецки пьян.
В щелкающем и свистящем каскаде электрических шумов ожил русский беспроводной приемник. Пажитнов вышел на связь, и вскоре что-то быстро тараторил, сверяясь с картами и схемами, делая наброски и расчеты. Когда он закончил разговор, заметил, что Чик Заднелет смотрит на него как-то странно.
— В чем дело?
— Ты вот так разговаривал всё время открытым текстом?
— Открытым текстом? Что значит «открытым текстом»?
— Не зашифрованным, — объяснил Майлз Бланделл.
— В этом нет необходимости! Никто другой не слушает! Это «беспроводная связь»! Новое изобретение! Лучше, чем телефон!
— Всё же я бы подумал насчет системы шифрования.
— Много работы попусту! Даже Русская Армия этого не делает! Мальчики с дирижабля, мальчики с дирижабля! Вы слишком осмотрительны, как старики!
Возвращаясь из тайги, экипаж «Беспокойства» заметил, что Земля, которую, как им казалось, они знают, изменилась непредсказуемым образом, словно то, что с неба упало на Тунгуску, что бы это ни было, пошатнуло оси Мироздания, может быть, навсегда. Они увидели, что многие мили прежде не содержавшего опознавательных знаков сибирского леса и прерии накрыла огромная паутина рельс, сталь на расчищенных участках блестела, как прежде — русла рек. Промышленный дым нездоровыми тенями желтого, режевато-бурого и ядовито-зеленого цветов поднимался в небеса, достигая дна гондолы. Птицы, с которыми они прежде делили небо, мигрирующие европейские виды, исчезли, оставив регион орлам и ястребам, которые раньше на них охотились. Огромные современные города со множеством соборов, башни с открытыми балками, дымовые трубы и площади без деревьев распластались внизу, там не было видно ни одного живого существа.
В сумерках они приблизились к огромной воздушной флотилии. Тайга внизу затихла, словно начала склонять голову перед часами тьмы и сна. Сочащегося дневного света было достаточно, чтобы увидеть небо, усеянное огромными грузовыми дирижаблями без экипажа, застывшими на разной высоте, закат подсвечивал тонкую гравировку колец нагрузки и такелажной оснастки, грузовые сетки и нагруженные паллеты качались на усиливавшемся вечернем ветру, у каждого дирижабля — свой особый корпус, одни — идеальной сферической формы, другие — продолговатые, как арбузы, польские колбасы или дорогие сигары, или обтекаемой формы, как океанская рыба, квадратные или остроконечные, или накрепко сшиты вместе в форме звездного многогранника или китайских драконов, массивные, полосатые или в штриховку, желтые или багровые, бирюзовые или пурпурные, несколько аэростатов более новых моделей оснащены двигателями в несколько лошадиных сил, которые то и дело выдыхали сияющий пар — ровно столько, чтобы оставаться на месте. Каждый аэростат был привязан стальным кабелем к подвижному составу внизу, ехавшему по своей собственной колее, ведя свой поддерживаемый груз в разных направлениях по всей карте Евразии — мальчики видели, что наиболее высоко висящие аэростаты флотилии приближались к своду тени Земли, затем быстро спускались и парили среди лакированных обитых шелком боков других аэростатов, и наконец — резко падали, устремлялись вниз, на сельский ландшафт, чтобы избавить его от обыденного света. Вскоре нельзя было рассмотреть ничего, кроме земного созвездия красных и зеленых габаритных огней.
— Что вверху, — заметил Майлз Бланделл, — то и внизу.
Медленно, как Божье правосудие, начали поступать отчеты с Востока — всё это казалось непостижимо восточным, словно бесчисленные мелкие бои незамеченной войны наконец-то воплотились в форме одного большого взрыва, в почти музыкальном крещендо величия, с которым обычно можно столкнуться только во сне. Со временем, словно из проявительной ванны, начали появляться и циркулировать фотографии... потом — копии копий, немного спустя деградировавшие почти до новейших образцов абстрактного искусства, но не менее шокирующие: девственный лес, абсолютно каждый ствол ободран до белого, взрывом повернут на немыслимые девяносто градусов, всё расплющено на многие мили. Единственной реакцией Запада было притихшее недоумение, даже среди известных дураков-балаболов. Никто не решился бы сказать, что хуже: то, что такого никогда не случалось прежде, или что такое случалось, но все силы истории сговорились никогда не фиксировать подобные явления, а потом, демонстрируя дотоле незаметное чувство гордости, хранили молчание.
Что бы там ни произошло, это событие само заявило о себе, начавшись в верховье реки у поселка Ванавара и с гулом несясь на запад со скоростью шестьсот миль в час, сквозь светлую ночь, от одной сейсмологической станции к другой, по всей Европе к Атлантике, проявляясь через почты, маятники, универсальные шарниры, тонкие стеклянные нити, пишущие на закопченных рулонах, с точностью часов медленно ползущих вниз, на иглы света на обшивке из бромида серебра — это было доказательство... в далеких городах Запада разгоралось «чувствительное пламя», иногда — одушевленное, ныряющее, делающее реверансы, слабо дрожащее на почти эротической грани угасания. Возникали вопросы относительно временных рамок, «синхронности» события. Люди начали проявлять живой интерес к Специальной Теории Относительности. С учетом инертности записывающих устройств и зеркал, время транзита в фокусирующих линзах, небольшие изменения скорости движения бромсеребряной бумаги, ошибка в показаниях сейсмографа, более чем захваченного врасплох «мгновением», в которое дотоле невообразимое количество энергии ворвалось в уравнения истории.