На день погребения моего
Шрифт:
— Ну, тут есть над чем поразмыслить, — Фрэнк опустил поля шляпы и задумался. — Значит, Вайб тоже в городе?
— Кто-то должен совершать это турне с шампанским и фазанами, будь уверен, богачи не тратят свои нервы. Рокфеллер не решился бы на такое, а старина Вайб счастлив, как муха на дерьме.
Дальше по улице им попался салун, они зашли. Эвболл, кажется, был в состоянии почти юношеского нетерпения.
— Так что? — наконец, спросил он. — Что? Собираешься сделать две насечки, или как?
— Насечек будет три, если покончить с этим Фоули. Он действительно такой
— Еще хуже. Говорят, Фоули — возродившийся в вере Святоша, так что он может совершать сколь угодно плохие поступки: Иисус грядет, и нет столь скверных поступков, которые Он не простил бы.
— Но ты будешь поблизости прикрывать мою спину, верно?
— Надо же, Фрэнк, как осмотрительно с твоей стороны спросить об этом.
Они зарегистрировались в отеле «Тольтек». Фрэнк понимал, что когда-нибудь ему надо будет поехать в Ладлоу и разыскать Стрэй, но сейчас более важной казалась возможность того, что Вайб может являть собой довольно простую мишень. Они решили отследить приходы и уходы магната.
Во время рекогносцировки им показалось, что они мельком видели саму Матушку Джонс, протискивавшуюся на отъезжавший из города поезд: комичный ритуал, поскольку потом она сядет в другой поезд и сразу вернется обратно, у нее друзья среди железнодорожных рабочих по всей линии, которые посадят ее на поезд и ссадят, где бы ей ни захотелось. На что Фрэнк обратил внимание у этой седовласой леди — на ее пофигизм и любовь к озорству, которую она сохранила, несмотря на годы и богачей, то, что их нанятые апологеты называли «жизнью», словно им известно, что это такое, сохранила, как ребенок, ребенок, которым она была...
Небольшая стая собак, кружась, пробежала по Мейн-Стрит, словно под действием миниатюрного торнадо. В последнее время в городе было больше собак, чем кто-либо мог вспомнить. Словно кто-то счел настоятельно необходимым достать их из каньонов, где намечались неприятности, с которыми им лучше не сталкиваться.
На этих курортах с перестрелками всегда были номера — маленькие и запасные, боковые комнаты, приемные для их смертельного бизнеса, куда члены труппы могли зайти, чтобы подготовиться — актерские фойе без строк, которые нужно вспомнить, молельни без Бога...
После множества тщательных наблюдений Эвболл определил, что на Скарсдейла лучше всего охотиться сразу после ланча.
— Он ест в отеле, потом они с Фоули совершают короткую прогулку в офис И. К. Ф., где проводят полдень, изобретая новые виды зла, которые они могли бы совершить. Между зданиями есть зазор в один-два фута, я мог бы подождать там.
— Ты?
Так был затронут деликатный вопрос: кто в кого будет стрелять.
— Ладно, он твой по всем законам возмездия, конечно, — сказал Эвболл, — это если ты хочешь стрелять в него.
— Почему бы мне не хотеть?
Лицемерие переполняло Эвболла и сочилось наружу.
— Не знаю. Просто этот Вайб, похоже, легкая жертва, опасной мишенью будет Фоули. Зависит от того, какой объем работы ты жаждешь выполнить.
— Хочешь поохотиться на Вайба, а мне поручаешь Фоули? Ладно, благословляю тебя, Эвб, без обид, и неважно, что люди потом
— Как это, Фрэнк?
— О, ну знаешь, психологические разговоры и всё такое, — Фрэнк заметил, что улыбку Эвболла больше не назовешь дружелюбной. — Способ поквитаться с твоим папочкой и всё такое. На востоке мысли у людей — бред сивой кобылы, конечно.
Эвболл на минуту задумался.
— Вот, — он достал серебряный двадцатипятицентовик, — бросим монетку и узнаем, как поступить.
Два ряда магазинов, глядящих витринами друг на друга, обрывисто удалялись вниз по утрамбованной грунтовой улице. Там, где здания заканчивались, ничего нельзя было разглядеть над поверхностью улицы — ни горизонта, ни сельского пейзажа, ни зимнего неба, только насыщенное сияние заполняло пробел, ореол или нимб, из которого что-то может возникнуть, в который что-то можно поместить, врата преображения, изображенные (предположим) словно с точки зрения павшего стрелка.
Фрэнк решил одолжить у Эвболла «писмейкер» 44 калибра, чтобы не зависеть от его «смит-и-вессона», которому нужна была новая пружина извлекателя. Все эти годы, после того, как они с Рифом оставили на хранение у Мэйвы старый кольт Вебба времен Конфедерации, Фрэнк думал, что надо было взять с собой оставшиеся там гильзы. Они рассыпались по седельным сумкам, полевым мешкам, наплечным сумкам и патронташам, Фрэнк никогда их не использовал, даже для Слоута Фресно, говоря себе, что они — только напоминание о Веббе. Нет, он не обманывал себя: конечно, однажды они будут использованы для Дойса. Но если маленький гаденыш не вернется на место преступления, какова вероятность того, что у Фрэнка когда-нибудь появится возможность ими воспользоваться?
Их можно использовать для Скарсдейла Вайба — второй шанс, но нет смысла пытаться объяснить это Эвбу, который взобрался на эту странную теоретическую ветку Анархизма и не собирается с нее слезать. Фрэнк стоял в тесном маленьком переулке между ателье фотографа и рестораном для свиданий с продолжением, Эвболл стоял на другой стороне улицы и ждал царственного магната, приказавшего убить Вебба Траверса десять лет назад.
Они миновали устье переулка так быстро, что Фрэнк почти их пропустил. Он подошел к ним сзади и сказал: «Вайб». Двое мужчин оглянулись, Фоули достал то, что Фрэнк через минуту идентифицировал как один из тех немецких парабеллумов, и этой минуты было достаточно, чтобы Фрэнк понял: что-то надвигается.
Эвболл перешел через дорогу, часть пути используя для прикрытия проезжавший мимо фургон, левой рукой Эвболл почти молитвенно поддерживал ствол своего оружия.
Даже в городе, полном кровожадных Анархистов, которые ненавидели его больше, чем Рокфеллера, Скарсдейл не видел нужды ходить по улицам с оружием. Своим обычным командным тоном, именно в тот момент, когда такой тон неуместен, он рявкнул:
— Ну, Фоули, ты видишь их так же четко, как я. Позаботься об этом.
В ответ, гладко, словно после длительных тренировок, Фоули отошел вертлявой походкой, направил дуло люгера в сердце своего работодателя и выпустил первый патрон. Вайб оглянулся, словно был всего лишь удивлен: