На день погребения моего
Шрифт:
В ту зиму все ели рагу из кролика. Ряды забастовщиков насчитывали примерно двадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Ветер занял и завладел угольнокаменным бассейном Тринидада, холод усиливался.
Никто не помнил бурь хуже тех, что были в начале декабря. Попадались сугробы высотой четыре фута. Палатки падали под весом снега. Где-то в середине месяца начали появляться штрейкбрехеры, приезжали в фургонах для перевозки скота аж из Питтсбурга, Пенсильвания, хотя многие были из Мексики, всю дорогу от границы их сопровождали Гвардейцы, обещавшие всё, не говорившие ничего.
— Как тогда в Крипл-Крик, — заметили те, кто помнил.
Тогда, десять лет назад, штрейкбрехерами
— И хотя, конечно, надлежит разбить голову любому Мексиканцу, пребывающему в слепом невежестве, привезенному сюда, чтобы украсть вашу работу, — проповедовал преподобный Мосс Гэтлин, который никогда не отказывался от хорошей драки и приехал сюда сразу же после объявления забастовки, — каким в высшей степени практичным в долгосрочной перспективе является Христианское долготерпение, если с его помощью мы сможем чему-то научить тупых штрейкбрехеров, как в ваши головы, разбитые в Крипл-Крик и Сан-Хуане, мы вобьем в их головы урок: работа, как бы она ни была получена, священна, даже работа штрейкбрехера, поскольку она предполагает нерушимое обязательство в дальнейшем сопротивляться силам собственничества и зла с помощью любых средств, которые вам доступны.
Как в былые времена, он хромал на поле битвы с тростью, заваливаясь на один бок, регулярно проводил воскресные службы возле палаток и читал полуночные проповеди в дружественных салунах.
В январе настроение милиции вдруг резко ухудшилось, словно кто-то знал, что надвигается. Женщин насиловали, детей, которые дразнили солдат, хватали и били. Любого горняка, пойманного на открытой местности, могли обвинить в бродяжничестве, арестовать, подвергнуть физическому насилию, а то и похуже. В Тринидаде национальная конная милиция атаковала толпу женщин, которые шли маршем в поддержку забастовки. Нескольких девушек порубили шашками. Некоторых отправили в тюрьму. По милости Господа или благодаря слепой удаче никого не убили.
Однажды Джесс вернулся в палатку в странной отчужденной экзальтации, его мать это не обрадовало, поскольку напоминало слишком многих безумных виртуозов стрельбы из ее прошлого, думавших, что поразили окончательную цель.
— Мама, я видел «Дет Спешиал».
.
О нем ходили слухи, его все боялись — это был бронированный автомобиль, оснащенный двумя пулеметами системы «кольт», спереди и сзади, «детективное» агентство Болдуин-Фелтс разработало его для проникновения, контроля и разгона враждебных толп.
Автомобиль уже побывал здесь, осыпал палаточный городок пулеметным огнем, исполосовал парусиновые палатки и убил нескольких забастовщиков.
Во время разведки Джесс и его друг Данн увидели парочку Национальных Гвардейцев в оцинкованных шлемах: они трудились над мотором «Дет Спешиал». Это были высокие блондины, откровенные и довольно дружелюбные, но всё же они были не в состоянии скрыть презрение к людям, для расстрела которых спроектирована эта машина. Данн думал, что знает, как обмануть взрослых, и в доказательство этого его карман всегда был полон монет. Но Джесс видел: они думают, что знают всё про Данна и про него, и откуда они пришли, один взгляд на эти красные лица и выпученные глаза, и он понял: если дойдет до дела, он не сможет спасти свою жизнь, или жизнь матери, или Данна, взывая к каким-либо чувствам, которые эти взрослые могут испытывать к детям, даже к своим собственным... Притворяться, что дружелюбно беседуешь с потенциальными мишенями «Дет Спешиал» — до сих пор ни один из мальчиков не подозревал у взрослых такого уровня зла.
Как оказалось, у них был целый автопарк «Дет Спешиал», усовершенствованные версии исходной модели, являвшей собой не более чем открытый легковой автомобиль со стальными пластинами по бокам. Что касается этой машины, двое механиков не могли ею пользоваться, она была предназначена для офицеров, но иногда для функциональной проверки им разрешалось проехать пару-тройку миль по открытой местности, раздавив несколько кустов мескито.
— Стрелять из винтовки — это слишком личное, — сказал один из Национальных Гвардейцев, — смотришь на них по очереди, у тебя есть минута, чтобы узнать их, прежде чем сделаешь свое дело, а эта фиговина — пока твой палец нажмет на спусковой крючок, она уже выстрелит десять или двадцать раз, так что точно прицелиться — не вопрос, просто выбираешь то, что называют участком, который хочешь растерзать, даже можешь закрыть глаза, если хочешь, неважно, тут всё сделано для твоего удобства.
Хотя они не могли удержаться, чтобы не похвастаться насчет машины, с которой работали, мальчикам показалось необычным то, как они говорили о «Дет Спешиал»: словно это бедная маленькая жертва, брошенная на милость огромной и опасной толпы.
— Даже если ее окружат, она выбросит колеса, которые мы держим внутри, пока не подоспеет помощь.
— Или проложит себе дорогу прямо через толпу и выедет с другой стороны, — добавил другой, — и таким образом вырвется.
— Ты с этими людьми в палаточном городке, сынок? — резко спросил его друг.
Мужчины всю жизнь называли Джесса «сынком», и это более-менее всегда было обидно. Только один мужчина имел право так его называть, но где, черт возьми, этот мужчина? Здесь Джесс действительно остерегался показывать, насколько ему это не нравится.
— Не, — ответил он, достаточно беззаботно, прежде чем Данн смог вставить слово. — Из города.
Милицейские оглянулись на бледный исполосованный грунт, слишком растянутый в пространстве пейзаж.
— Из города? Это что за город такой, сынок? Тринидад?
— Пуэбло. Приехали на поезде, мы с корешем, — объяснил Данн, не умолкавший всю дорогу.
— Вот как, — сказал другой. — Я жил в Пуэбло некоторое время. В какую школу вы там ходили?
— В центральную, а в какую же еще?
— Вы, мальчики, серьезно прогуливаете, да?
— Я никому не скажу, если вы не скажете, — пожал плечами Джесс.
Перед уходом он украл две пулеметных обоймы 30- калибра, одну для себя и одну для мамы, веря: если две эти определенные обоймы не выстрелят, они со Стрэй не пострадают.
Фрэнк был в Агиларе, на железной дороге между Уолсенбургом и Тринидадом, в салуне «Лульо 29», названном в честь убийства анархистом Бреши короля Италии Умберто в 1900 году, хотел увидеть, возможно, воображаемый пулемет, говорили, что с воздушным охлаждением, Бене-Мерсье, еще в транспортной упаковке, как-то выпал из грузового вагона в Пуэбло. Большинство здешних посетителей были Итальянцами, в данный момент все пили граппу с пивом, обсуждая ситуацию на шахте «Империя» в каньоне, которая, как и повсюду в этом замороженном и охваченном забастовками районе, была довольно жалкой, если не сказать — опасной. В противоположном конце зала пьяный крепильщик-калабриец лежал на коленях неряшливо одетой, но всё же привлекательной, фактически, знакомой молодой женщины, живая картина намекала нескольким людям в комнате, но не Фрэнку, на скульптуру Пьеты Микеланджело. Заметив затяжной взгляд Фрэнка, барная Мадонна воскликнула: