На день погребения моего
Шрифт:
Пажитнофф рассказал, что связи с Охранкой давно разорваны, теперь его судно с экипажем летает по всей Европе и Внутренней Азии, они больше не сбрасывают кирпичи, а развозят еду, одежду и — с тех пор, как началась большая эпидемия гриппа, о которой мальчики до сих пор не знали, — медицинские препараты, осторожно опускали их на парашюте туда, где население в них нуждалось.
— Кто-то нанял нас, чтобы тебя найти, — прямо сказал ему Рэндольф. — У нас инструкции — сообщить им, как только мы вас найдем. Но мы еще не сообщили. Нам нужно это сделать?
— Если вы им скажете, нас не найдете, вы должны им деньги?
— Нет, мы их заставили отменить все штрафные оговорки, — сказал Юрисконсульт Сосунок.
— Если это те, о ком мы думаем, — профессионально хмыкнул Павел Сергеевич, разведчик судна, — они наверняка вышлют отряды убийц. Месть лучше, чем рубли.
— Нам не знакома фамилия Баклащана, но знаком его тип, — сказал Пажитнофф. — Это — очередной подлец, низкопоклонник. Тысячи их доносили на нас, еще тысячи будут доносить. При Царе с Охранкой наш статус всегда был под вопросом... Сейчас, думаю, мы — беженцы, заклятые враги тех, кто сейчас при власти, кто бы это ни был.
— Так где же ваша оперативная база? — поинтересовался Чик.
— Как у всех хороших бандитов, у нас логово в горах. Штаб в Швейцарии, хотя мы — не Красный Крест, намного меньше похоже на святых, фактически получаем финансирование благодаря спекуляциям кофе и шоколадом — это был большой бизнес в Женеве до 1916 года, пока всех, кроме нас, не арестовали и не депортировали. Сейчас мы возвращаемся туда, если вам интересно. Покажем вам свои частные Альпы. Выглядит, как монолитная гора, а внутри выдолблено пространство для контрабанды. Любите шоколад? Вам продадим по хорошей цене.
Вернувшись на борт «Беспокойства», мальчики собрались в кают-компании, чтобы обсудить план действий.
— Мы подписали договор, — напомнил всем Линдси. — И он всё еще в силе. Мы должны сдать капитана Пажитноффа властям его страны или отвезти в безопасное место, после чего сами начнем скрываться от правосудия.
— Может быть, Россия — больше не его страна, — заметил Дерби. — Может быть, он бежит не от правосудия. Ты ведь не знаешь, болван.
— Вероятно, я уверен в этом не меньше, чем широкая общественность уверена в том, что твоя матушка предпочитает гениталии больших и менее специфических животных из зоопарка, — ответил Линдси. — Тем не менее...
— Ооо, — раздался ропот среди мальчиков.
Дерби уже достал из ближайшего книжного шкафа свод законов и начал его листать:
— Да. Я цитирую английский «Закон о клевете на женщин» от 1891 года...
— Джентльмены, — взмолился Рэндольф.
Он указывал жестами в окно — там дальнобойная артиллерия, совсем недавно — скопление таинственных объектов, сияла цветами предвечерья, а сейчас приблизилась к вершине их траектории и замерла на мгновение в воздухе перед смертоносным нырком на Землю. Среди отдаленных звуков повторяющихся взрывов также можно было расслышать назойливое сосредоточенное жужжание военной авиации. Внизу, в боевом порядке сельского пейзажа, включались первые вечерние прожекторы.
— Мы не подписывали ничего, что предусматривало бы такие условия, — напомнил всем Рэндольф.
Два дирижабля прилетели в Женеву конвоем. Огромный безмолвный призрак Монблана часовым возвышался позади города. Экипаж Пажитноффа квартировал на юге от реки, в старой части города — некоторые из них жили там до Революции, когда учились в Университете. Вскоре мальчики заселили весь этаж с прилегающими номерами с видом на озеро в бывшей гостинице «Гельвеция Роял», одной из больших швейцарских туристических гостиниц, которая прежде, до войны, изобиловала гостями из Европы и Америки.
Несмотря на грипп и дефицит, в городе бурлила разнообразная коммерческая деятельность. В каждом квартале множество шансов встретить человека, продающего уголь, молоко или продуктовые карточки. Шпионы, спекулянты и мошенники вперемешку с беженцами и интернированными инвалидами из всех воюющих стран. В 1916 году Британия, Германия и Франция заключили соглашение об обмене тяжело раненными пленными и их возвращении на родину через Швейцарию, а менее серьезно покалеченных интернировали в Швейцарию. С наступлением темноты начали появляться грузовые поезда, они проносились через страну часто со скоростью экспресса, везли больных туберкулезом, контуженных и слабоумных. Деревенские детишки выползали из кроваток, таверны пустели — их клиенты стояли у железнодорожных путей и смотрели на вагоны, колеса которых мрачно стучали по городу. Когда бы поезда ни останавливались, чтобы принять новую партию пассажиров или набрать воды из мрачной темно-зеленой конструкции со странно заостренными шаровыми резервуарами, граждане появлялись из ниоткуда с цветами для болящих арестантов, имена которых они никогда не узнают, бутылками домашнего шнапса, тайно хранившимися много лет шоколадками. Подозревая, что их страна — сцена великого эксперимента по изучению возможностей сострадания в разгар войны, они могли чувствовать потребность просто быть там и отдать, что могут.
В Европе быстро разворачивалась великая Трагедия, освещенная блеском фосфора и взрывами снарядов, в оркестровке глубокого остинато артиллерии против хоралов стакатто пулеметного огня, слабые отзвуки которого нет-нет да и доносились с арьерсцены вместе с запахом кордита, отравляющего газа и разлагающихся тел. Но здесь, в будничной Швейцарии, изнанка гобелена — неотделанная, практичная версия тамошнего роскошного спектакля. Можно было представлять себе драму, видеть ужасные сны, догадываться о том, что происходит, по состоянию тех, кто вернулся. Но здесь, за кулисами, всё было иначе.
У судна «Помни о голодающих» работы было более чем достаточно, капитан Пажитнофф с радостью передал избыток обязанностей «Беспокойству». Сначала в основном транспортировка грузов — доставка товаров, которые теперь было сложно импортировать в Швейцарию, например, сахар, кулинарный жир, макароны...Мальчики много времени проводили в ожидании в приграничных городах вроде Блоцхейма, но было много и внутренних полетов по стране, они перераспределяли сено во время острой его нехватки, сыр — во время сырного дефицита, который к концу войны стал тут хроническим. Спустя какое-то время их миссии вышли за пределы страны, они возили апельсины из Испании или пшеницу через море из Аргентины. В один прекрасный день появился Пажитнофф, с видом столь же авторитетным, как всегда, и объявил:
— Пора повысить вас по службе, мальчики с аэростата! Больше никаких грузовых перевозок, с этого момента вы — перемещающий персонал!
Капитан объяснил: то и дело возникает особая обстановка — «чрезвычайная ситуация», — его любимый военный термин, — в таких условиях не рекомендуется осуществлять обмен интернированными лицами на поезде.
— Лицо, представляющее особый интерес, которое нельзя репатриировать без определенной неловкости. Вы понимаете.
Лица ничего не выражали, только Майлз серьезно кивал.