На день погребения моего
Шрифт:
— Прости, Фрэнк, тебе придется подождать в очереди, но, черт возьми, вечер еще только начинается.
— Слышал, ты была тут в зоне, Стрэй, просто не узнал тебя в том наряде.
— Не очень-то удобно в седле, но в этих краях это помогает быть похожей на Сестру Милосердия.
— Хочешь сказать, они, возможно...
— Черт, они начнут стрелять сразу же, как только тебя увидят. Но этот серый цвет лучше сливается с поверхностью, так что ты — не такая легкая мишень.
— Я пришел сюда с тем парнем, Эвболлом, но он опять сбежал, — Фрэнк намекал, что тоже может выставиться.
Она медленно убрала колени из-под головы Итальянца.
— Купи мне вон то, что у тебя в кулаке, что бы это ни было, и я расскажу тебе всю омерзительную историю.
— Эвб ничего не упоминал о..., — он на минуту замолчал, раздумывая, как лучше сформулировать мысль.
— Черт, я так и знала, — наконец, сказала она.
– Я разбила ему сердце, да? Говорю себе: «Стрэй, ты должна поехать посмотреть на это дерьмо», потом еду и в любом случае это делаю.
Она кивнула и подняла свой бокал.
— Мне он показался каким-то обескураженным. Разбитое сердце — ну не знаю.
— С тобой такого никогда не случалось, Фрэнк?
— О, постоянно.
— Как там твоя леди-профессор?
Фрэнк, сам того не желая, пустился в долгий рассказ о Рен и доке Тернстоуне. Стрэй закурила, и, прищурившись, смотрела на Фрэнка сквозь сигаретный дым.
— А теперь ты уверен, что она не разбила...твое сердце или что еще.
Долгое время она считала Фрэнка Рифом без жилки безумия, пока не поняла, что его, если уж на то пошло, не так-то легко прочесть — охота на Слоута Фресно стала для нее сюрпризом, так же, как и участие в революции Мадеро. А теперь он здесь, в угольных месторождениях, которые собираются взорвать.
— Ты планируешь остаться здесь или вернуться в Денвер? — спросила она.
— Есть какая-то причина, по которой я не могу остаться здесь на некоторое время?
— Хочешь сказать — кроме войны, которая может разгореться в любой момент.
Они сидели и смотрели друг на друга, пока она не покачала головой.
— У тебя больше нет никаких дел в Денвере, полагаю.
— Напоминает мою маму, слышал, ты ее видела здесь некоторое время назад.
— Я действительно люблю Мэйву, Фрэнк. Как человека, которого вижу раз в десять лет. Ты бы ей писал иногда.
— Я должен?
— Ты и Джесса никогда не видел, не так ли.
— Еще и плохой дядя, — Фрэнк склонил голову.
— Я не это имела в виду, Фрэнк, — она вдохнула воздух, словно собираясь нырнуть в горящую комнату. — Мы сейчас живем в палатках, если хочешь нас проведать.
Фрэнк пытался сидеть спокойно, не реагируя на то, что накатило на него одной или двумя волнами. Сохранял невозмутимое выражение лица:
— Ну, может быть, если вы еще будете там...
— Почему бы не...? — на этом она замолчала, ответ был достаточно очевиден.
— Думал, ты знаешь. Они собираются избавиться от всех этих палаток, до конца недели всё будет кончено — вот что я слышал.
— Значит, тебе лучше проведать нас пораньше.
Вот почему он крался рядом с ее тенью сестры милосердия в атакующем кислотно-желтом свете прожекторов, по тающему и снова замерзающему снегу, додумавшись захватить из своей седельной сумки только пачку магазинных сигарет, жестянку с табаком и столько гильз, сколько он мог припрятать в заначке для «крага» и «полис спешл» с их новой маркой.
Когда они добрались в палатку, Джесса там не было, но Стрэй не волновалась.
— Скорее всего, он с теми балканскими ребятами, своими друзьями. У них там Пасха или что-то вроде того.
Они научили его неплохо ориентироваться ночью. Он в безопасности. Ты можешь спать тут у плиты. Когда приходит, он обычно ведет себя тихо.
У Фрэнка был смутный план в общих чертах: бодрствовать достаточно долго, чтобы посмотреть, как Стрэй выглядит под этим нарядом больничной сестры милосердия, но, по-видимому, он устал больше, чем думал. Он спал, пока не разошелся кукарекать чей-то петух и мир не озарил суровой дневной свет.
Он только вышел помочиться, но тут заметил лицо из прошлого, мрачного типа, спешившего вниз по склону в милицейской форме, шляпе с узкими полями и военной рубашке — высокий лоб, глаза без век и рот-щель, лицо ящерицы. Милосердия — ни на йоту.
Фрэнк кивнул на него и спросил у Косты, который мочился в канаву напротив.
— Это что за сукин сын? Я его где-то видел.
— Это чертов Линдерфельт. Когда они будут атаковать сегодня ночью, он будет впереди всех, будет кричать: «Наступаем!». Линдерфельт — дьявол.
Теперь Фрэнк вспомнил.
— Он был в Хуаресе, возглавлял каких-то наемников, которые называли себя «Американским Легионом», бежал впереди всех, пытался атаковать город раньше Мадеро, а потом получил мандат на мародерство. Ему действительно быстро пришлось перепрыгнуть обратно через границу. Я думал, он уже давно стал пищей грифов.
— Сейчас он — лейтенант Национальной Гвардии.
— Ясно.
— У грифов в любом случае больше здравого смысла.
Стрельба началась на рассвете, потом стала повсеместной, потом продолжалась приступами весь день.
Милиция находилась на холме Водонапорной Башни, у них было несколько пулеметов. Их стрелки расположились в ряд вдоль гребня. В железнодорожном тупике на востоке находились забастовщики, которых Национальные Гвардейцы обстреливали с фланга, но милиция была и выше, противостояние продолжалось при свете дня. Мысли обращены к ночи.
— Не знаю, насколько по-джентльменски они поведут себя после захода солнца, — сказал Фрэнк.
— Они превратятся во что-то другое, — ответила она.
Джесс, поеживаясь, заглянул под полог палатки, репетир «винчестер» был на последнем издыхании.