На день погребения моего

Пинчон Томас Рагглз

— Больше ничего не слышал.

 — Никто не возражает против перебора струн? — он достал гитару «Акме» модели «Корнелл», большого концертного размера, заказанную по почте из универмага «Сирс и Робак», когда начал играть, аккорды разносились, как школьные звонки, по всему пыльному городу из конца в конец. Посетители, пришедшие пообедать, косились украдкой из «Двойного Джека» или сворачивали в переулок, чтобы посмотреть, что там такое происходит. Пока приезжий пел, его слишком красноречивый взгляд был прикован к окнам верхнего этажа дома на другой

стороне улицы, он ждал, когда там появятся лица, одно определенное лицо, привлеченное музыкой, он то и дело добавлял в гитарные аккорды странные ноты, словно Купер неправильно перебирал струны и лишь каким-то чудом ему удавалось попадать в ноты. Маленькие ребятишки из соседней школы теснились в тени тополей или на ступеньках крыльца, они ели или играли со своим обедом, некоторые из особо угрюмых даже пели хором:

Против ветра...

Голубка из Дуранго

Летит по небу,

Отважилась в бурю

Мы ни разу

Не говорили о любви,

Иначе я был бы свободен,

Те времена давно прошли,

Когда искусственный свет

Пришел в город,

Кольца и румяна,

Атласные платья . . .

Моя красавица

Потеряна . . .

Голубка из Дуранго,

Верят ли они в стезю,

как я?

Упасть в твое небо,

Даже умереть,

Голубка, за тебя...

Детские голоса без вибрато, ветер в тополях. Пальцы Купера извлекали визг из спутанных струн скрипучей перкуссией фургона, едущего по грязным улицам. Начало сиесты. Жемчужное безветренное небо. И кто тем временем материализовался в окне верхнего этажа? Жесткие губы парня расползлись в самой неожиданной из улыбок, это была улыбка с трудом скрываемого вожделения. Сейдж появилась на лестнице в бледно-сером наряде салунной танцовщицы, ноги и рассудительность, она спускалась к нему без остановок, у нее и мысли не было постепенно раскрывать подробности своего выхода, легкая и светлая, как дыхание ветра, молодому мотоциклисту она казалась вспышкой, ее обнаженная рука проскользнула в его рукав, он пытался сосредоточиться на блюзе для малышки, она стояла так близко от него, хотя всё равно не смотрела на его лицо.

Риф не мог в это поверить:

 — Зарплата за три недели за одну вот эту штуку? Должно быть, оно того стоит. Научиться играть не должно быть так уж сложно.

— Думаешь, тебе это поможет? — наивно спросил Фрэнк.

Глубокой ночью учитель соседней школы был на террасе второго этажа, готовил еду на следующий день. Фрэнк не мог уснуть. Он вышел на тротуар и увидел учителя:

— Вы еще работаете?

— А вы еще слоняетесь там?

— Я имею право здесь слоняться, полагаю.

— У меня есть для вас работа.

— Конечно.

Рядом, в свете уличных фонарей, он не мог не заметить, сколь очаровательна она была — ее щеки, черные глаза и брови, которые начинали выцветать - влияние пустыни, без сомнения...

— Полущите вот этот горох. Вы давно знакомы с Эстреллой?

 — Ну... она и мой брат...

— О

Господи. Это был этот Риф Траверс?

— Был в последний раз, когда я его видел... Я Фрэнк... который не Риф.

— Линнет Дейвс.

Леди пустыни протянула руку, ровное быстрое рукопожатие. Не мешкая, отметил он.

 — Рифа тут все знают в городе, да?

 — Эстрелла упоминала о нем один-два раза. Не то чтобы мы были наперсницами или что-то такое.

 Поднялся полуночный бриз, принеся с собой шум залива, находившегося неподалеку. Словно ему передалась безмятежность Линнетт, он почувствовал желание просто сидеть здесь и лущить горох, без особой потребности поболтать, хотя изредка поглядывал на нее, любовался ею в фракционном лунном свете, и даже заметил, что она тоже уклончиво посмотрела на него несколько раз.

Это была по-прежнему та же страна? Может быть, что-то случилось с относительной влажностью воздуха? Фрэнк заметил какой-то работающий аварийный размыкатель или механизм выключения, который при появлении интересной или даже интересующейся им женщины мгновенно отсекал любую возможность романтических отношений. В ту эпоху мужчины не вздыхали, но Фрэнк выразительно вздохнул. Мужчина мог полагаться на Маркет-Стрит лишь в ограниченной мере, потом даже это начинало расхолаживать — плагиальные каденции на пианино в маленьких гостиных, яркий свет и зеркала вызывали противоположный эффект.

Линнет, закончившая свою часть работы, стояла и встряхивала передник. Фрэнк передал ей миску лущенного гороха.

— Спасибо. Ваш брат работает на своем месте.

 — Хорошо, я ему передам. Нет, подождите, — неверный ответ, он готов был поспорить.

Она помотала головой, губыскривились:

 — Я не беспокоюсь ни о ком из них.

 Он понял, что должен на этом остановиться, не спрашивать, о ком еще она могла бы беспокоиться. Она следила за ним, словно повторяла его мысли. Прежде чем ускользнуть в дом, она сказала, оглянувшись:

 — Может быть, нам как-нибудь вместе почистить лук.

 На следующий день он лежал на одной из кроватей и читал «Полицейскую газету», или, точнее, рассматривал фотографии, тут в дверном проеме появилась Стрэй, мягкая, как дверной колокольчик, чтобы посмотреть, проснулся ли он, кивнула, вошла, села на краешек кровати.

— Ты... ищешь не Рифа? — спросил он.

— Нет.

— Просто я думаю, он через дорогу, видел его...он направлялся в «Двойной Джек» примерно час назад.

— Фрэнк, — в сумраке пыльного оконного стекла ее лицо выражало бурные эмоции, которые, как он понимал, не могли быть адресованы ему, — если бы он не был твоим братом, был бы просто каким-то субчиком, которого сдуло ветром, ты бы знал, что с ним вообще делать, захотел бы вообще ввязываться в неприятности...?

— Сложно сказать.

О. Снова неправильный ответ.

Она посмотрела на него с нетерпением, руки и шея слегка дрожали:

 — К черту всё, конечно, я могу рассказать тебе намного больше.