На деревню дедушке
Шрифт:
— Нам нужна ваша консультация, — сказала я и попросила разрешения закурить.
— Конечно, конечно, — Иван Петрович пододвинул ближе ко мне бронзовую пепельницу в форме жука-скарабея, — я про курение, — тут же оговорился он и протянул мне зажигалку.
Я прикурила, поблагодарила, и начался разговор.
Услышав, что мы были в музее, Иван Петрович снова рассмеялся, а когда я задала вопрос о коллекции Траубе, резко стал серьезен.
— А что это вы вдруг заинтересовались этим старым перечником? — спросил он напрямик.
— У него похитили три самые ценные картины из его коллекции, и наша газета решила немного заняться этим делом.
— Тоже похищениями? — улыбнулся Иван Петрович. — Понимаю. Слышал я, конечно, про смерть его сына. Неприятная история. Зато смерть мгновенная. Лучше уж так, чем умирать долго и нудно на больничной койке, хоть в Каннах, хоть в Нью-Йорке.
Я согласилась.
Маринка покивала и добавила:
— Но все равно неприятно.
— Без сомнения, — согласился Иван Петрович.
— Я думаю, что нас не просто так направили к вам, — сказала я. — Самое странное, что искусствоведы из музея, можно сказать, отказались с нами говорить на эту тему.
— А тема-то скользкая, — заметил Иван Петрович, — и для музея она неприятная. А вы разве не слыхали эту историю? А впрочем… — Иван Петрович снова прикрыл глаза рукой, — вы еще так молоды, девушки…
— Была какая-то некрасивая история, связанная с коллекцией Траубе? — напрямую спросила Маринка. — Нет, мы ничего не знаем.
— Она началась шумно, но потом заглохла, и я даже не знаю, чем все это кончилось. Кстати, именно из-за этой истории и из-за этого старого индюка меня уволили из старших искусствоведов отдела, и мне пришлось какое-то время проработать сантехником в музее. Ну, знаете, как бывает. Я числился по штату сантехником, потом имел полставки, кажется, дворника, какого-то рабочего, не помню уже. Старый директор сделал все, чтобы я не ушел навсегда, потому что я был специалистом. Ну, в общем, я им и остался. И в обиде на Траубе остался тоже.
Мы молчали, видя, что Ивана Петровича подгонять не имеет смысла. Он сам разговорился.
— Выставка коллекции Траубе проводилась, дай бог памяти, году в восемьдесят седьмом или в восемьдесят восьмом. С самого начала все пошло скандально. Старый дурак Аполлинарьевич требовал для своих драгоценных картин усиленную охрану, гарантии банков. Петька его тогда еще не был банкиром. Он брал дань с челноков, но не о нем разговор…
Мы с Маринкой переглянулись. Этого про Петра Федоровича мы еще не знали. Вот и узнали.
— Ну пошумел он, понабивал цену себе и собранию, а потом согласился на то, что мы ему могли дать. На милицию, сторожей и… ну и все, в общем-то. Время-то какое было! И сейчас у музеев с деньгами не густо, а тогда и вовсе провал был. Без зарплаты сидели все, а какие зарплаты были, я и вспоминать не хочу.
Я не попал к началу выставки, был в командировке. Приехал я на третий день. Пока то-се, попал в зал после обеда, хожу, смотрю, и что-то берет меня сомнение… — Иван Петрович подумал, видимо перебарывая наплывшую старую обиду, и достал новую сигарку из коробки.
Он прикурил и продолжил:
— Берет меня, значит, сомнение. Вы ведь знаете, наверное, работы всех больших мастеров наперечет. Это с одной стороны. Ну, понятно, если есть, скажем, картины Леонардо да Винчи, то все картины известны, и не просто известны, а известна история каждой, буквально с первого дня…
— Рождения, — подсказала Маринка.
— Что вы имеете в виду под рождением картины? — Иван Петрович покачал головой. — Нет, не рождением правильнее было бы называть. Первым днем картины Леонардо в данном случае нужно называть дату отдачи картины заказчику. Гиганты Возрождения работали по заказам. Почти никто ничего не делал для себя. Они просто не могли себе этого позволить. Они были простыми рукастыми ремесленными парнишками. Хоть и гениями. С Леонардо и его работой все ясно. Если внезапно, ниоткуда появляется новая картина, то нужно еще рассказать и задокументировать ее историю: списки хозяев, описание, желательно того еще времени, и прочее. Проверить сложно, потому что техника подделки сейчас поднялась настолько высоко, что подделывают даже… — Иван Петрович замялся и махнул пальцами, — не скажу, не имеет отношения к делу. С художниками ближе к нашему времени история совсем другая. Вот был такой французский живописец Коро, слышали? — спросил он.
— Конечно, — сказала Маринка и, кажется, соврала.
— Да, — тоже подтвердила я и, не выдержав, блеснула: — У него есть картина, называется «Замок Пьерфон». Картину я не понимаю, если честно, но зато помню, что замок Пьерфон принадлежал Портосу.
— Браво, Ольга… — Иван Петрович снова посмотрел в мое удостоверение, все еще лежащее слева от него, — Ольга Юрьевна, не ожидал. Ну так вот. Документально известно, что Коро написал четыре тысячи картин. А в мире известно десять тысяч подлинных Коро. О чем это говорит?
— О том, что шесть тысяч — поддельных! — выпалила Маринка.
— Верно, — согласился Иван Петрович, — а какие шесть тысяч из этих десяти?
Мы с Маринкой растерянно переглянулись.
— Вот так и смотрят друг на друга опытнейшие эксперты и не могут прийти к одному выводу, — улыбнулся Иван Петрович.
— Вы хотите сказать, что рассказанные вами вещи имеют какое-то отношение к Федору Аполлинарьевичу Траубе? — напрямую спросила я.
— Нет, я просто так лясы точу, — ответил Иван Петрович. — Потому как делать мне больше нечего.
— Извините, — смутилась я.
— Проехали, — согласился Иван Петрович. — Ну а дела с художниками, жившими в ближайшее время, еще более сложные. Никто не застрахован от того, что на чердаке у бабушки не обнаружится вдруг картина Кандинского, или того же Бурлюка, или еще кого-либо из почти наших современников. Тут дело сложное, очень сложное. Нужны оригинальные описания. Хорошо, если есть каталоги прижизненных выставок. А если выставок не было вообще? Или не было каталогов? Или были каталоги, да только картины описаны непрофессионально и неточно? Тут всегда есть опасность напороться на фальшивку, совершенно искренне признать ее за подлинник, а потом всю жизнь раскаиваться в ошибке. Или радоваться, что обнаружил шедевр, и так и умереть, не зная, что принял последователя или откровенную фальшь за мастера.