На десерт
Шрифт:
Поэтому, сообщал капитан Реджинальд Мак-Куин, ввиду нечеловеческих нагрузок и усталости, к концу рейса ополовиненный экипаж нуждается в отдыхе и просто не в состоянии выставлять такое количество вахтенных, которое могло бы противостоять засиранию и ограблению корабля. И речь не идёт даже о том, что у второго штурмана Эдди Паттерсона во время сна в личной каюте вынули из уха серьгу и с живого тела сняли трусы покроя «бермуды», при этом выпив всё содержимое из бутылки «баккарди» и до прежнего уровня дополнив бутылку мочой. Речь идет о святая святых, о капитанской рубке «либерти-238». Откуда из ниши с дверцей, что расположена левее штурвала, был похищен капитанский бинокль. И дело даже не в том, что бинокль этот является как бы тотемом корабля, его ангелом-хранителем,
…Очень негодующим после прочтения данного письма сделалось лицо товарища Берии, и рот его принял очертания щели для опускания писем в почтовые ящики, что обозначало крайнюю степень гнева. Искоренить, распорядился нарком, немедля искоренить осквернение союзнических пароходов! Репрессии, экзекуции, штрафбаты, может быть, для закоренелых — показательные расстрелы. Бинокль с «либерти-238» найти хоть из-под земли, Мак-Куину на уровне Мининдела, на уровне Молотова принести извинения! Дело у меня на личном контроле!
…И вот нынешние Ебордеи Гордеичи, что генсеки, что президенты: по любому поводу блекочут они, что и то-то у них на личном контроле, и то-то…А враньё всё это, чернуха и залипуха.
Однако, как угодно относись мы к товарищу Берии — личный контроль его был неослабен, грозен, и в бирюльки он не играл. И вскоре справился он: что в портах? Экскрементируют ли грузчики на «либерти»?
И, содрогаясь от ужаса, доложили наркому подчинённые: сдвигов нет, гадят и мочатся. Ни расстрелы не урезонили испражнителей, ни концлагерирование, ни даже отдельные перед строем прижигания задних проходов электросваркой.
— Карательные меры усилить! — распорядился нарком. — Мы опрокидываем фашистские орды — и не можем ввести в рамки отечественных серунов? Забивайте им пробки в задницы, опечатывайте спецпломбами НКВД! Неделя срока, иначе три шкуры сдеру со всех!
Ну, неделя — срок нереальный, когда речь идёт о русской прямой кишке, а через одиннадцать дней доложили: товарищ нарком — как отрезало!
— Ну вот, — ублаготворился товарищ Берия. — Нету таких проблем, с которыми не справимся мы, коммунисты. Бинокль Мак-Куина нашли?
— Так точно.
— Вернули?
Нет, не удалось. Некому возвращать. Поспешая к Архангельску, всего в сутках хода и имея на борту груз гаубиц и «студебеккеров»» — двумя торпедами в левый борт был атакован «либерти-238» и камнем ушел на дно. Ничего, ничего теперь не расскажет долгими зимними вечерами отважный морской волк Мак-Куин внукам Диззи и Джозефу.
— Вечная слава героям! — сказал нарком Берия и траурно померцал пенснэ.. — А если возобновят испражнения — стереть в лагерную пыль! В бараний рог! — И тут же, заметив переминание сподвижников с ноги на ногу, возвысил голос: — В чём дело?
А дело в том, доложили сподвижники, что экзекуций, репрессий потребовалось вовсе чуток, потому что полковник Кологрив…
Да, всего-то безвестный полковник, а потрафил родине не хуже Дмитрия Донского!
— Подробную докладную! — распорядился товарищ Берия.. — И этого Кологрива ко мне. Какой матёрый человечище!
Очень щекотливый вопрос после такого распоряжения наркома встал перед Кологривом. Было что доложить наркому. Но вот в изустном бы стиле доложить. А написать на бумаге — нет. не по этой части возрос и сформировался Тит Ефремович Кологрив, косноязычен он на бумаге и в простецкое слово может ошибок всобачить — больше чем букв в этом слове. И видя терзания своего начальства, но сам помочь тоже не в силах, сам не в ладах с написательством — подсказал Кологриву заместитель по вагонному подвижному составу:
— Госта надо бросить на это дело. Он кандидат философии. Он уж напишет, настрикуляет.
— Претит мне видеть его, — поморщился Тит Ефремович. — Мне докладывали: он — из жидов, он — обрезанный.
Но заверил портовый вагонный распорядитель, что никак не еврей Феликс Эдмундович Гост, начальник над складами бочкотары, а что обрезанный — это факт, хотя национальность его будет — вепс и никак не еврей. А обрезание случилось с ним по несчастью.
— Есенин-то, который поэт — он тоже субботы терпеть не переносил, — рассказал начальник вагонного состава. — Потому как ему в малолетстве стригли ногти по субботам да гарным маслом голову обихаживали. Гост в октябрятах тоже субботы не терпел, потому как бабка по субботам ему всегда ногти стригла. Он ноги-то на турецкий манер под себя поджимает, а бабка ножницами сослепу хвать — оно и произошло.
— Другой коленкор, — умягчился Тит Ефремович и велел Госта призвать. И Гост этот, бумажный червь, в одночасье, на едином дыхании накатал докладную для товарища Берии. Докладной этой, сказать напрямик, он Тита Ефремовича изнедоволил и раздражил. Проще, проще надо было писать, а Феликс Эдмундович (ну, что возьмешь с него, не кадровый он военный, не строевой, так, занюханный лейтенантишка из запаса) университетских нагородил выкрутасов.
Ведь просто всё гениальное! Сперва-то мыслил Тит Ефремович, чтобы от загаживания уберечь пароходы — производить войскам на причале массовое клизмирование. Перед каждой разгрузкой всех построить, угнуть буквой «г» — и через полчаса пожалте на борт. Только, рассудил он — хлопотно это. А настоящий хозяин обширного госимущества, если имеет мысли погреть на этом госимуществе руки, и в разумных пределах то да сё прикарманить — должен хозяйство своё знать назубок, как пять пальцев.
Так вот и знал хозяйство своё Тит Ефремович. И вспомнил, что года уж два, в горниле войны бесполезный, на пятом пирсе, в дальнем затыке стоит у него контейнер с печными ухватами. Ага, с теми самыми, которыми женщины в русских селеньях вынимают из печки чугунки и горшки. Изготовитель — город Нижний Тагил.
Тут послал Тит Ефремович воинский наряд: доставить сюда тридцать ухватов. И из складов бочкотары извлечь банных шаек штук десять.
И на лад подвинулось дело. Думает солдат Епифанов, что такой же солдат Сидоров — круглое — кати, плоское — тащи — бок о бок работает с ним на разгрузке. А Сидоров — он, конечно, напрягается, тянет лямку, но за каждого отмеченного серуна премию получает Сидоров, пачечку американских галет. Чу — вот солдат Епифанов по шлюпбалкам в спасательную шлюпку полез. Это ясно, что там натворит Епифанов. Здесь тайное оговорённое движение рукой делает Сидоров — и назначенная команда в броске берет тепленьким Еиифанова, прямо в спущенных штанах выволакивает на палубу.
Здесь технологическое затруднение было у полковника Кологрива: надо, чтобы перед строем поглотил, сожрал собственную кучу всё тот же, допустим, Еиифанов. Но поди, соскребай её в шлюпке или где-нибудь с трюмного трапа да транспортируй на палубу для всеобщего обозрения. Не оберёшься хлопот. Поэтому — пятидесятиштучный запас консервированных, симпатичных и увесистых куч создал Тит Ефремович. Хоп — и очень даже сноровисто выложили на палубе кучу, а назначенная команда берет печным ухватом должного паршивца за шею, угибает мордой к палубному настилу — жри! Жри, паскуда. Вподлиз!