На Фонтанке водку пил… (сборник)
Шрифт:
Мимо ворот, за которыми жили Козловские, по Хорошинской торопился столетний арык; будущим летом Р. побежит по нему босиком и наступит на узбекский нож, острием кверху…
Эдика Бабаева, Валю Берестова и Зою Туманову, носивших ей стихи, — Р. познакомился с ними чуть позже — она хорошо помнила. Вопросов с ее стороны больше не было, но вышло так, что Р. все о себе начисто выложил.
Заговорили о Ленинграде, театре, впечатлениях первой зимы, и Р. потерял легкость и уверенность. В ответ на его спотыкания Ахматова сказала:
— С этим городом и у меня невыясненные отношения…
Тут и появился Александр Сергеевич Пушкин; Ахматова упомянула
Далее последовали ее вопросы о Шекспире, не экзамен, нет, а свой интерес: что происходит в вашем Эльсиноре и что имел в виду автор, беря такой сюжет; и оказалось, что «Гамлета» Ахматова знает блестяще, хотя ее любимая трагедия — «Макбет». Тут важны английские ударения, а то у нас, в России, говорят по аналогии: Гамлет, Макбет… Нет, не Макбет — Макбет…
О Гамлете Анна Андреевна слушала внимательно, поощряя монолог, и все же перевела на автора: неужели он был актером?..
— А кем же? — удивился Р.
— Вот именно, кем, — повторила Ахматова и отложила тему до другого раза, чтобы собеседник к ней попривык…
Перешли к стихам; Р. прочел три стихотворения — тут надо отдать ему должное, сам догадался, что больше не надо, — и услышал, что они…
Ну, как тут быть? И сказать неловко, и не сказать нехорошо. Одно слово повторилось не раз, о нем и все сомнения. С одной стороны, оно касается лично читавшего, а с другой — сказано Ахматовой. Так приводить это слово или нет?.. «То be, — как говорится, — or not to be?..» Опять-таки, в письме Виталию Яковлевичу артист Р. его, конечно, выболтал. Но, во-первых, это — частная переписка, а во-вторых, — артист, что с него возьмешь? «Актеры не умеют хранить тайн…» Правда, письмо это вместе со всем архивом Виленкина — в Музее МХАТа, и дотошный аспирант может его откопать. Как откопал автор. Подарил музею ксерокопии писем В.Я. Виленкина артисту Р. и получил в ответ ксерокопии писем артиста Р. В.Я. Виленкину. Голова-то дырявая, а там — какая ни на есть фактография. И это самое слово…
И все же, все же… Одно дело артист, а другое — автор. Нет, мы, право, в замешательстве и без подсказки критика Р. приводить его не решимся. Как он скажет, так тому и быть, так что, господа, потерпите, пожалуйста!..
Далее по просьбе Р. читала стихи Анна Андреевна, читала ему одному.
Впечатление было беспримерное и оказалось глубже, чем в первый раз, несмотря на толстую кожу. Тут звучали отрывки из пьесы «Энума Элиш», «Поэмы без героя» и «Реквиема». И опять исчез быт, раздвинулись стены и явился пророк…
Однажды, когда Ахматова прочла Мандельштаму отрывок из «Божественной комедии» (явление Беатриче), тот заплакал. «Я испугалась, — пишет она. — Что такое?» — «Нет, ничего, только эти слова и Вашим голосом…»
Р., конечно, не заплакал, он на это и права не имел, но явно вибрировал и за своим лицом не следил, такое за ним водилось. Щедрость подарка и степень доверия казались незаслуженными, и только отнеся их к авторитету своего рекомендателя, он себя отчасти унял… Ее стихи и ее голосом…
Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев отУ нее отнимали сына и мужа, у Р. — мать…
В «Гамлете» есть сцена, когда бедный принц слушает Тень отца… Это было не совсем то, но что-то похожее… Из ряда вон…
В обратной электричке Р. сидел в углу и прижимал к груди завернутые в газету сокровища. Фотография, машинописный экземпляр «Реквиема» и книга стихов с надписью: «Владимиру Рецептеру, при кедре. Анна Ахматова. 28 марта 1963 г. Комарово».
Большая семья композитора Р., состоящая из жены с тещей, сына с невесткой, дочери с зятем и двух сиамских котов (три семьи и два кота), проживала на Петроградской стороне, по улице Зверинской, лелея хрупкую мечту о достойном разъезде. Воплотиться она должна была по завершении кооперативного строительства на Финляндском проспекте, 1, в доме, стоящем напротив гостиницы «Ленинград», бочком к набережной.
Конечно, по мере сил домочадцы старались создать главе семейства условия для творчества и на Зверинской, а сиамского кота Фомку и кошку Дуньку ради всеобщего спокойствия даже кастрировали, но в большой семье одна за другой появлялись непредусмотренные проблемы, и домашний покой композитора Р. был чрезвычайно зыбок.
Особенно тревожила его судьба сына, мальчика живого и подвижного, занимавшегося ремонтом телевизоров, но мечтавшего о театральной режиссуре. За сыном нужен был глаз да глаз. Еще в то мирное время, когда семья составляла монолит и путешествовала на горбатом «запорожце» по Украине и Прибалтике, Сеня назначал Ефима штурманом и велел ему пристально следить за картой, отвлекая таким образом от опасных инициатив.
Когда мальчика призвали, бывший военный капельмейстер рванулся в часть, чтобы дать ему дельные советы и смягчить суровость первых испытаний. И это ему отчасти удалось. Как только Сеня появился в учебке, сержант Токказов Батраз Таймуразович достал из кармана гимнастерки избранные стихи, вырезанные из армейской газеты, и потребовал от рядового и необученного Ефима Розенцвейга обратиться к отцу с просьбой. Во-первых, композитор Р. должен был написать на эти стихи строевую песню, а во-вторых, посвятить это произведение самому Батразу Токказову, что отец немедленно сделал, несмотря на полевые условия и отсутствие нотной бумаги. С тех пор сержант не забывал Сениной заслуги и учил рядового шагать в ногу со взводом под эту, самую родную для него песню: «Солдатская простая дружба, как сигаре-, как сигаре-та на двоих!..»
Драматизм в атмосфере начал повышаться, когда, поступая на режиссерский курс Товстоногова, Ефим не прошел по конкурсу. Молодая жена прошла, а он — нет. На следующий год — опять осечка, и отец ничем помочь не мог: тесное сотрудничество с Мастером в таких случаях в расчет не принималось. И тогда молодая жена Лариса, о которой Семен выразительно сказал сыну: «Ты ее выиграл в миллион!», убедила его подать документы в Институт культуры. Туда Ефим поступил, но чувства глубокого удовлетворения у него не возникло, и помимо режиссуры его стала привлекать борьба за права человека…