На горах (Книга 1, часть 2)

Мельников-Печерский Павел Иванович

– Сам же ты говоришь, что цена на полонянников ниже тысячи рублей на серебро. Так за что же я этой бритой плеши, Субханкулову, тысячу, а пожалуй, и больше отвалю?

– Хана не согласишь взять дешево за Мокея Данилыча,- молвил Хлябин.- Ему известно, что он из богатого рода. И другие, что с нами вместе в полон попали, про то говорили, и сам Мокей Данилыч не скрывался.

– Вот нужно было!
– молвил с досадой Марко Данилыч.- Языки-то больно долги у вас там! Говорили бы да оглядывались, а то сдуру, как с дубу!

– Купца Богданова семипалатинского летошний год из полону выкупали,сказал Хлябин.- Хлопотал не Субханкулов, а сибирский купец,

тоже татарин. Узнали в Хиве, что Богданов из богатой семьи, так восемьсот лобанчиков (Лобанчик - золотая двадцатифранковая монета времен Реставрации и Людовика Филиппа. До Крымской войны она была в большом ходу в России. ) сорвали, значит, больше тысячи тиллэ (Тиллэ - золотая бухарская монета, по достоинству равняется 3 рублям 84 копейкам металлическим.), без малого, значит, четыре тысячи целковых. А про Мокея Данилыча тоже знают, что он из богатых. Ведь иные хивинцы и сами на Макарьевскую ездят и оттоле всякие вести привозят. Мокею Данилычу про свои достатки было никак невозможно скрыть - и без того бы узнали. Прежний-то его хозяин для того больше и мучил его, что был в надежде хорошие деньги за него взять.

Замолчал Марко Данилыч и, зорко поглядев на Хлябина, сказал:

– Что же ты теперь хочешь с собой делать?

– Перво-наперво в деревне у себя побываю, сродников повидаю,- отвечал Хлябин,- а потом стану волю от господ выправлять...

– А потом?
– спросил Смолокуров.

– А потом буду работы искать,- сказал Хлябин.- Еще в Астрахани проведал от земляков, что сродников, кои меня знали, ни единого вживе не осталось, хозяйка моя померла, детки тоже примерли, домом владеют племянники - значит, я как есть отрезанный ломоть. Придется где-нибудь на стороне кормиться.

– Хочешь ко мне?- спросил Марко Данилыч.

– Не оставьте вашей добротой, явите милость,- низко кланяясь, радостно промолвил Терентий.- Век бы служил вам верой и правдой. В неволе к работе привык, останетесь довольны... Только не знаю, как же насчет воли-то?

– Я сам об ней стану хлопотать,- вставая со скамьи и выпрямляясь во весь рост, сказал Смолокуров.- Скорее, чем ты, выхлопочу. А тебя пошлю на Унжу, лесные дачи там я купил, при рубке будешь находиться.

– Всячески буду стараться заслужить вам, Марко Данилыч, не оставьте, Христа ради, при моей бедности,- сказал Терентий Михайлов.

– Насчет жалованья потолкуем завтра, теперь уж поздно. Да и тебе с дороги-то отдохнуть пора,- сказал Марко Данилыч, направляясь из сада вместе с Хлябиным.- Все будет сделано... Не забуду, что братнину участь ты облегчил. Не оставлю... Ступай с богом да кликни Корнея, в горницы бы ко мне шел... Вот еще что: крепко-накрепко помни мой приказ. Ни здесь, ни в деревне у сродников, ни на Унже и слова одного про Мокея Данилыча не моги вымолвить. Ранней болтовней, пожалуй, все дело испортишь. Про свои похожденья что хочешь болтай, а про братанича и поминать не смей. Слышишь?

– Слушаю, Марко Данилыч, исполню ваше приказанье,- ответил Хлябин.- Мне что? Зачем лишнее болтать?

– Ступай же со Христом. Спроси там у стряпки поужинать, да и ложись с богом спать,- сказал Марко Данилыч.- Водку пьешь?

– При случае употребляем,- сладко улыбаясь, ответил Хлябин.

– Пришлю стаканчик на сон грядущий,- молвил Смолокуров.- Прощай. Не забудь же кликнуть Корнея, сейчас бы шел,- промолвил он, входя по ступеням заднего крыльца.

* * *

Пришел Марко Данилыч в душную горницу и тяжело опустился на кресло возле постели... "Ровно во сне,- размышлял он.- Больше двадцати

годов ни слуху, ни духу, и вдруг вживе... Что за притча такая?.. На разум не вспадало, во снах не снилось... Знать бы это годика через три, как пропал на море Мокеюшка, то-то бы радости было... А теперь... Главное, Дуня-то у меня при чем останется?.. Еще женится, пожалуй, на Дарье Сергевне, детей народят... А жаль Дарью Сергевну, не чует сердечная, что он вживе!.. Как бы не узнала?.. Поскорей надо отсюда Корнея в Астрахань. А Терентья на Унжу. Не то, наливши зенки, спьяну-то кому-нибудь и наболтают... А Субханкулова отыщу непременно...".

Вошел Корней. Не успел он положить уставного начала, как Марко Данилыч на него напустился:

– Тебя-то зачем нелегкая сюда принесла? Ты-то зачем, покинувши дела, помчался с этим проходимцем? Слушал я его, насказал сказок с три короба, только мало я веры даю им. Ты-то, спрашиваю я, ты-то зачем пожаловал? В такое горячее время... Теперь, пожалуй, там у нас все дело станет.

– Насчет этого нечего беспокоиться. Все дело в должном ходу, и всему будет хорошее совершенье,- с обычной грубостью ответил Корней.- А насчет Терентья, будучи в Астрахани, я так рассудил: слышу - на каждом базаре он всякому встречному и поперечному рассказывает про свои похожденья и ни разу не обойдется без того, чтобы Мокея Данилыча не помянуть. Думаю: "Как об этом посудит хозяин? Порадуется али задумает дело-то замять? На то его воля, а мне надо ему послужить, чтобы лишней болтовни не было".

Пуще всего того я опасался, чтобы Хлябина речи не дошли до Онисима Самойлыча, пакости бы он из того какой не сделал. Оттого и вздумал я Терентья спровадить подальше от Астрахани и обещал свезти его на родину. А он тому и рад. Сам я для того поехал, чтобы дорогой он поменьше болтал. Глаз с него все время не спускал. Хорошо аль худо сделано?

– Хорошо,- помолчавши немного, сказал Марко Данилыч.

– То-то и есть, а то орать без пути да ругаться,- ворчал Корней.- И у нас голова-то не навозом набита, а мы тоже кой-что смекаем. Так-то, Марко Данилыч,- добавил он с наглой улыбкой.

– Ладно, ладно,- сказал Марко Данилыч.- Смотри только никому ни гу-гу, да и за выходцем приглядывай, не болтал бы. К себе его беру, на Унжу...

– Что ж? Дело не худое,- молвил Корней.- Отсюдова подальше будет.

– А насчет выкупа подумаю,- продолжал Марко Данилыч.- Надо будет у Макарья с этим Субханкуловым повидаться... Ну, что в Астрахани? Что зятья доронинские? Орошин что?

Обо всем стал Корней подробно хозяину докладывать, и просидели они далёко за полночь. Марко Данилыч остался Корнеем во всем доволен.

Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу поехал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В духов день Марко Данилыч, с семьей и с Марьей Ивановной, утром за чаем сидел. Весна была, радовалась вся живая тварь, настали праздники, и люди тоже стали веселы, а у Марка Данилыча не тем пахло. Все сидели сумрачны, все молчали, каждый свою думу думал. Как ни силился Смолокуров отделаться от тягостных мыслей, пленный брат, в непосильной работе, не сходил у него с ума. Но чуть только взглянет на Дунюшку, ровно искра стрекнет у него в голове: "Его избавить - ее обездолить!.." Борьба застывшей любви к брату с горячей любовью к дочери совсем одолела его.