На грани апокалипсиса
Шрифт:
– Могу, наконец, и я задать вам вопрос? – воспользовавшись возникшей вдруг паузой, спросил Бредли.
«Ева» посмотрела на него уже не с холодным любопытством, а с некоей даже поволокой:
– Ну-у?..
– Чем вы занимались во время войны?
В этот момент к ним подошла Марта.
«Уйди», – Бредли с немой мольбой посмотрел на нее, но его взгляда Марта не поняла.
– Здравствуйте, господа. Мне сказали, что Стэн встретил здесь своего старого друга… Но если я помешала вашей беседе…
– Нет, нет, что вы, – «Ева»
– Марта. Марта Майер, – представилась Марта, и они обменялись рукопожатием. – Владелица этого заведения.
– Да? Как интересно… – Удивление «Евы» было настолько искренним, что Марта смутилась. – Вы немка? Ваше имя… Акцент…
– Да, – пожала Марта плечами. – А что тут странного? После войны нам с братом пришлось покинуть Германию. Тогда мы остались без родителей, а сами были еще подростками, вот и перебрались сюда, к дяде.
«Святая простота, – с сожалением подумал Бредли. – Она готова распахнуть душу первому встречному. Марта это сделала потому, что я здесь, а мне она верит, – уже со злостью на себя домыслил он. – Она ведь действительно думает, что это мои друзья».
– Бедные дети… Сколько вам пришлось пережить из-за этих большевиков.
Бредли испугался. Он вдруг подумал, что сейчас Марта скажет, что большевики здесь не при чем, что во всем виноват фашизм, гестапо, но разговор стал протекать по еще более страшному сценарию.
– Вы задали мне вопрос, мистер Бредли, чем я занималась во время войны. Так вот, во время войны я занималась истреблением неполноценных рас. Я отправляла в газовые камеры евреек, славянок, француженок…
– Ева… – подал голос Гарднер.
– Я не Ева. Я – Эльза. Да, я отправляла в газовые камеры евреек и славянок… Я это делала для того, чтобы нам, немцам, сейчас не нужно было скитаться и прятаться по всему миру, как безродным собакам, – с тихой злостью говорила «Ева»-Эльза. – Мы, немцы, – великая нация. Мы проиграли войну из-за того, что фюрера окружали предатели и трусы. Ну ничего, настанет тот час, когда мы расставим всё… и всех по своим местам.
– Эльза! Не слушайте ее, господа, она пьяна, – Гарднер вытер губы салфеткой и поднялся. – Пойдем лучше потанцуем, дорогая.
– Я не пьяна, к сожалению. Я слишком не пьяна. Следующий танец со мной танцуете вы, мистер Бредли.
Не дожидаясь ответа, она встала, и они с Гарднером ушли на середину зала: несколько пар там уже кружили в медленном танце.
Для Бредли это был шанс, другого подходящего случая могло больше не представиться.
– Слушай меня внимательно, Марта, – заговорил Бредли, как только Гарднер и Эльза отошли достаточно далеко и слышать его уже не могли; Марта сидела, опустив голову, и смотрела в чашку с кофе.
– Я, кажется, его узнала Стэн, – тихо сказала она. – Я, кажется, его узнала…
– Да, это он. Это его ты ранила в машине. Но сейчас не это важно. Они сделали ошибку, им не надо было подходить ко мне, а теперь они меня отпустить от себя уже не могут. Я – видел их. И их отпускать мне от себя нельзя.
– Полицию звать, как я понимаю, тоже нельзя, – она подняла на него чистый и ясный взгляд. – Правильно?
– Правильно. Я должен их или переиграть, или… нейтрализовать. Сейчас они представляют для меня первостепенную опасность. Поэтому сделай сейчас так, как я тебе скажу. Сейчас ты уйдешь домой и будешь там меня ждать. Им я скажу, что у тебя ресторанные дела; ты их не знаешь, поэтому угрозу для них не представляешь. Как только я решу эту проблему, приеду к тебе. Я обязательно к тебе приеду. Обязательно…
– Ты говорил, у тебя ко мне какое-то важное дело?
– Да. Скажи, ты сумеешь проявить фотопленку и напечатать снимки? – отирая губы салфеткой (видимость непринужденной беседы должна присутствовать), спросил Бредли. – Только пленка эта очень важная, она не должна пропасть…
– Ты что, с ума сошла? – зло прошептал в самое ухо Эльзе Гарднер. Другие танцующие пары были заняты собой; полумрак, музыка… никто в их сторону даже не смотрел. – Что ты сейчас несла?! Кто тебя тянул за язык?
– Это ты сошел с ума, когда решил подойти к нему. Какого черта? Надо было сразу уходить из ресторана, как только ты увидел его.
– Он узнал меня.
– Ну и что?! Что из того, что он узнал тебя? Ушли бы, и все, никаких проблем… Он мог подумать, что обознался… В многомиллионном Нью-Йорке!.. А ты…
– Ладно, чего уж теперь…
– Теперь? Теперь его надо убирать, вот что теперь. И ее тоже. Ты – его, я – ее. Не выполнить задание мы не имеем права. Ты понял меня? Мы не имеем права даже поставить под угрозу его выполнение. Иначе… уберут нас.
– Что предлагаешь?
– Не знаю… Пока не знаю. Думаю, нужно приоткрыть ему цель нашего пребывания здесь, заинтересовать. Он почувствует доверие с нашей стороны, а это расслабляет. В любом случае, не мешай мне, подыгрывай. Попробую очаровать его, а там видно будет…
– Когда это нужно сделать?
Вслух Бредли ничего не сказал, он лишь улыбнулся и пожал плечами; его ответ она поняла без слов.
– Тогда нужно ехать в дом дяди, вся фотоаппаратура осталась там. Когда ты виделся с Людвигом?
– С чего ты взяла, что я с ним вообще виделся? – задавая этот вопрос, Бредли уже знал, что она на него ответит. Он поймал себя на мысли, что уже не первый раз отмечает ее способность быстро и точно выстраивать логическую цепочку. Такое «отклонение» от нормы (женщина в ее возрасте и логические умозаключения – явление редкое) он отнес на те испытания, которые им с Людвигом пришлось пережить в годы войны и – особенно – тому «делу», которым они занимались в последние ее дни. Дети войны вообще взрослели раньше своих довоенных и послевоенных сверстников.