На грани безумия
Шрифт:
Маленькая девочка, может быть, семи или восьми лет, на ней длинный халат, но она еще недостаточно взрослая, чтобы быть обязанной носить хиджаб, традиционный женский платок. Она смотрит из темного угла, как я борюсь с веревками, которыми обвязаны мои запястья.
Потребовалось несколько часов, чтобы скинуть с головы мешок, и мои глаза все еще приспосабливаются к свету.
— Салам (араб. – мир, приветствие) — вырвался хрип из моего сухого
Глаза девочки расширяются, но она не приближается и не отвечает. Не уверен, что бы я сделал, если бы она сказала что-нибудь в ответ: я знаю только десяток арабских слов и не собираюсь вступать в длительные разговоры. Я сосредотачиваюсь на ее глазах, но она продолжает оглядываться. Затем киваю в сторону большой бочки.
— Ма (иск. араб. – вода)?
Ее глаза метнулись в сторону бочки с водой, но сама не двигается. Она несколько минут колеблется и вот, наконец, не отрывая от меня взгляда, подходит немного ближе к бочке. Тянется за маленькой чашкой, окунает ее в бочку и возвращается, с ее пальцев капает воды.
— Вот и все, — шепчу я. — Ма ... мин фадлак (иск.араб. – вода… пожалуйста).
Она кидает на меня странный взгляд, и я понимаю, что обратился к ней как к мужчине, но не могу вспомнить, как сказать «пожалуйста» женщине, и я думаю, что в любом случае она догадалась, что я хочу сказать. Так или иначе, мое произношение, по-видимому, ужасно.
Не успела она сделать ко мне и трех шагов, как из-за угла выходит мужчина и сразу начинает на нее кричать, и она бросает чашку в сухой песок. Жемчужная вода моментально впитывается в него.
Я проснулся в холодном поту, чувствуя жажду. После того, как я ввалился в кухню попить воды, я вообще был не в состоянии заснуть. Образ девочки, ее глаз, когда мужчина застал ее врасплох, взял на руки и унес, заставил мое сердце колотиться в груди.
Мои воспоминания о ней были четкими и ясными, хотя я больше ни разу ее не видел в лагере. Я понятия не имел, что с ней произошло, и какие неприятности с ней могли случиться за попытку помочь мне. К тому моменту я был причиной стольких смертей. Ттак и не узнал, стал ли я причиной и ее гибели.
Одна мысль постоянно преследовала меня. Что, если ее наказали за то, что я просил ее сделать? Каким было наказание?
Другие воспоминания – веревки, цепи, кулаки, колени – затопили мою голову, пока я не почувствовал себя больным.
Я проворочался в постели, потом задремал, проспал достаточно долго, чтобы ощутить сухой песок во рту и снова встал. Я отлил, вышел из ванной и обнаружил Одина, стоящего рядом, смотрящего на меня и виляющего хвостом. Я шагнул к нему ближе и протянул руку, чтобы почесать голову.
Один принял ласку, потом повернулся и направился обратно в гостиную. Я последовал за ним, предполагая, что он захочет выйти, но я ошибся. Он остановился, посмотрел на меня, затем подошел к своей собачьей кровати возле окна. Лег и положил голову на лапы.
—
Его хвост ответил мне утвердительно, ударившись о ковер. Я пошел в спальню, схватил подушку и вернулся в гостиную. Прижав подушку к груди, посмотрел на Одина.
— Это смешно, — сказал я.
Хвост Одина глухо ударился об пол.
— Это не сработает.
Еще один удар.
Тяжело вздохнув, я опустился на пол и положил подушку рядом с подстилкой Одина. Лег на живот, обхватил руками подушку и посмотрел на него.
Его глаза ярко сияли в свете ночного города, проникающего сквозь окна, и он часто дышал, из-за чего всегда казался улыбающимся. Он высунул язык и лизнул меня, прежде чем опустить голову на лапы.
— Фу, какая гадость, — сказал я ему, закрывая глаза.
В конечном итоге я провалился в сон. И это было не так уж и здорово, потому что мне все равно снились кошмары, но когда я проснулся, Один был рядом, наблюдал за мной и бил хвостом об пол.
* * *
Следующие шесть недель я провел в своей квартире, собирая и систематизируя информацию. Иногда выводил на прогулку Одина, но декабрь принес зимний холод, а у берега озера вообще невозможно было находиться, так что ни один из нас не хотел разгуливать там слишком долго. В остальное время он просто лежал на моих ногах, пока они не начинали неметь, и, чтобы заставить его двигаться, мне приходилось бросать ему резиновую кость.
Сон все равно оставался той еще проблемой.
В хорошую ночь я мог проспать три или четыре часа, но никогда две ночи подряд. Сны не становились тяжелее – на самом деле, они всегда были почти одинаковые – но все еще каждый раз будили меня и не позволяли заснуть снова. Постоянный недосып отразился на моей способности ясно мыслить, тщательно собирать информацию, и, вообще, это меня бесило.
Невозможность понять, почему сны внезапно вернулись, постепенно сводила меня с ума.
Идея Марка о том, что мой поход в пустыню Аризоны напомнил мне об Ираке, не была плохой – просто я в нее не верил. Пока я там находился, у меня не было кошмаров – я не помнил ни одного сна до того момента, пока не вернулся. Может быть, какая-то связь и была, но я не думал, что она зависела от условий местности.
Лиа.
Как только ее имя возникало в моей голове, я всеми силами пресекал мысли о ней. Я не мог зацикливаться на женщине, которая ворвалась в мои мысли и впервые за целую вечность заставила меня что-то почувствовать. В этом не было никакого смысла, ничего хорошего из этого не вышло бы, и я просто отказывался о ней даже вспоминать.
Ну, и насколько хорошо это работало?
Я встал из-за стола с компьютером, потопал на кухню и начал вытаскивать замороженные фрукты. Добавил в блендер половинку банана, ананасового сока и немного семян льна, включил его и поморщился, когда шум ударил по моим ушам. Я налил смузи в стакан, добавил соломинку и стал потягивать коктейль, постукивая пальцами по столешнице. Подошел Один, сел у моих ног и с нетерпением посмотрел на меня.