На границе
Шрифт:
Белов вышел из кабины. Часовой подбежал к нему, отдал честь, торопливо сказал:
— Товарищ лейтенант, вас ждут в канцелярии.
Николай направился к темному крыльцу, споткнулся
о ступеньку, чертыхнулся.
Дежурный, худощавый высокий сержант со строгим, напряженным лицом, быстро провел его по коридору, открыл перед ним дверь.
Ларин, освещенный яркой лампой, стоял в центре комнаты. Он был в костюме альпиниста, на ногах — мягкие ботинки из прочной прожиренной кожи, подбитые стальной оковкой. Николай мельком глянул в сторону — в углу лежали ледорубы, рюкзаки, мотки веревок, связки крючьев.
— Здравствуй, Сережа, — наконец сказал он.
— Здравствуй, Коля… Давай сразу договоримся. Мы в армии: с этой секунды я для вас старший лейтенант Ларин, вы для меня — лейтенант Белов.
— В горах все равны. Ты что, забыл?
— Мы с вами идем не просто в горы, мы идем на боевое задание…
4
Как стремительно меняется погода в горах! Кончилась гроза, дунул сильный холодный шквал, и сразу навалился туман — тяжелый, плотный. Даже хваленые американские «скафандры» мгновенно покрылись тонкой ледяной коркой, звонко хрустели при каждом движении.
«Этого еще не хватало», — зло подумал Кадыр-хан.
Они очутились в море мутного шевелящегося дыма. Все утонуло в нем — и горы, и небо, и камни под ногами.
— Как теперь быть, хозяин? — взволнованно спросил Гафар.
— Надо переждать. Ветер сильный — разгонит.
Они нащупали руками скальный выступ, уселись, прижавшись друг к другу. Кадыр-хан сразу захрапел, провалившись в сон, А Гафар пялил глаза в темноту и все думал, думал о своей жизни.
Гафар родился в семье бедняка, в убогой хижине, сплетенной из камыша и обмазанной глиной. Свет проникал сюда только через дверь и дымовое отверстие, сделанное на крыше. Зимой топили. кизяком железную жаровню. Потом на нее ставили широкий деревянный табурет, набрасывали единственное рваное одеяло. Вся семья укладывалась спать вокруг этой жаровни, каждый прятал ноги под одеяло, стараясь получить хоть немного тепла.
Гафар еще мальчишкой понял, что не познает счастья в этом мире. Поэтому он с такой радостью слушал религиозные выдумки, обещавшие там, после смерти, наслаждение и покой.
Местный мулла приметил пытливого мальчугана и оказал ему, сыну голодранца, великую честь — направил в школу богословов, которая находилась в Кабуле — столице Афганистана.
Учение подходило к концу, когда в городе что-то произошло. Толпы ликующих людей ходили по улицам, они кричали что-то о свободе, о власти народа. Мулла приказал закрыть ворота, собрать всех в мечети. Они молились аллаху, они просили его успокоить толпу, изгнать злого духа, вселившегося в нее.
А ночью их вывели из школы и повели в горы — «путем аллаха». Они шли несколько дней, сбивая в кровь ноги, страдая от холода и голода. Мулла все время повторял: «Не ропщи на судьбу, терпи, покорно переноси страдания, страдая, утешься».
Он провел их через границу в Пакистан. Здесь в Пешаваре обосновалась мусульманская секта. Ее верховный руководитель в первой же проповеди заявил:
— Я призываю вас к священной войне за веру! Ведь сказано в Коране: «О, пророк! Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни…»
И вскоре в лагере богословов появились военные инструкторы. Началась настоящая муштра. «Борцов за веру» гоняли по горам, заставляли вплавь перебираться через бурные реки; их учили стрелять из всех видов оружия, обучали минному делу… А если в душах появлялось сомнение, тут же рядом возникал мулла.
— Сражайтесь с теми, кто не верует в аллаха! — величественно говорил он.
Доходили слухи: народная власть дала крестьянам землю и воду, она открыла школы, в которых детей учат разным наукам. Но Гафар с детства привык слепо повиноваться мулле. Ему говорили: земная жизнь — только игра и забава, именно в будущей, загробной жизни человек приобретет постоянный «дом пребывания». А раз так — нужно стремиться к нему. Ведь сказано: души воинов, павших на поле брани во время священной войны, сразу, не отчитываясь за свои дела, войдут в рай.
…Кадыр-хан громко храпел. Проблемы загробной жизни его не тревожили.
5
Такого восхождения Ларину никогда не приходилось делать.
Он выложился без остатка. В этом восхождении было всё: и спортивный азарт, и гордость за то, что не каждый альпинист может совершить подобное, но самое главное — было понимание цели: нужно к рассвету перекрыть плато, иначе враг уйдет, растворится в лабиринте хребтов и отрогов.
Сергей вбил очередной крюк и попытался расслабить измученное тело.
Сквозь протяжный вой ветра слышался металлический скрежет. Это Белов карабкался по его следам; пережигая в сердце честолюбие, неутомимо лез вверх. Надолго ли хватит этого горючего?
Всего двадцать метров до полки, до надежной опоры… Эти последние метры потребуют полной самоотдачи и спокойствия. Нельзя торопиться… Он видел однажды, как на последних метрах стенки сорвался в пропасть опытный альпинист, совершавший разведку маршрута. Он знает, почему такое случилось, и сейчас должен учитывать все. Он не имеет права проиграть. На карту ставилось гораздо больше, чем радость от вбитого на вершине флагштока.
Из темноты появилась голова Белова. Их взгляды встретились. И неожиданно Николай пронзительно ясно понял: то упорство, с каким Ларин когда-то изучал технику альпинизма, имело свой глубокий смысл. Он решил, что обязательно скажет ему об этом. Но потом, позже, а пока…
— Хоп!.. — прохрипел Белов.
Это была команда: нужно снова подниматься, нужно преодолеть эти проклятые двадцать метров.
Ларин нащупал руками углубление, двумя расчетливыми ударами молотка вогнал крюк, затем уцепился за следующий выступ… Через полчаса его пальцы легли на край карниза. Он подтянулся и рывком выбросил тело на узкую полку. Это последнее резкое движение доконало его — он в изнеможении уронил голову на мокрый камень.
Прошло несколько мгновений, но они показались Ларину вечностью. И вдруг у него возникло ощущение опасности. Сергей вздрогнул, открыл глаза. Темнота немного расступилась, и он увидел дикую тропу, выбитую копытами архаров, на которую, наверно, никогда не ступала нога человека. Беспорядочно разбросанные валуны преграждали выход на плато. За ними проступали неясные очертания крутых склонов.
Радость, необузданная радость охватила Ларина: забрался, он все-таки забрался сюда!