На холодном фронте
Шрифт:
— Почему, Вася?
— Смешно, право. Почему? Кто же тебе позволит на кисельных-то берегах? Не верите? Спросите вон Аркашку Михашвили, от него слышал, он тамошний, из сытой Сванетии…
Власов и Михашвили на досуге нередко друг над другом подшучивали, что не мешало их деловой дружбе. Однажды Михашвили в один день убил трех фрицев. Вечером в землянке на отдыхе он был оживлен и весел, гибко и грациозно вытанцовывал что-то под гармонь и, мотая кудлатой головой, лихо распевал:
Базар большой, Купил поросенка, Всю дорогу целовал Заместо девчонка!.. Ай, Вася, дорогой, Какой ты хороший, Я куплю тебе ишак, НаЗатем фертом в присядку прошел перед Власовым.
Бойцы смеялись. Власов погрозил Аркашке пальцем:
— Смотри, сдержи слово, достань мне ишака.
— Достану, душа любезный, достану.
— Я в долгу не останусь, медведя тебе подарю, стройного, как и ты, только пляшет лучше. У нас на Севере от медведей да от комаров отбою нет. Хорошо еще перед войной многие медведи ручными стали, на народ не бросаются. А один медведь, так вроде нищего: выходишь из дому на работу, а он на крыльце сидит — милостыню ждет. Подашь ему ломоть хлеба, он прожует и идет к следующей калитке и там левую лапу протянет, а правой крестится вместо спасибо… Ну, не то, чтобы крестится, а так на подобие этого лапой перед мордой помашет. Однажды моей бабушке в лицо плюнул — мал кусочек подала и без соли. Наш медведь не то, что ишак, не любит обмана…
Балагурство Власова было неистощимо.
Однажды в общей землянке, в присутствии полкового врача Рахили Соломоновны Хацкелевич, бойцы вспоминали о своих женах. Власов молчал и слушал. Рахиль Соломоновна спросила:
— Товарищ Власов, а ты почему не расскажешь про свою жену?
— Вам про которую? Про городскую или про деревенскую?
— Давай про деревенскую, — засмеялась Хацкелевич.
— Так вот, братцы мои. Холост я не бывал, да и женатым не живал. Раньше была у меня жонка — Софья; я ходил на корабле, а она все болела да сохла. Прихожу однажды с круглосветного, кричу «Софья! Ставь самовар!..» А она с перепугу с печи свалилась и надвое переломилась. Что делать? Сшить — не будет жить; спаять — не сможет стоять; взял я крепких мочал да так стачал, что еще жила два года и цвела, как ягода. Бывало сварит суп из двенадцати круп. Крупинка за крупинкой бегает с дубинкой, а черпаешь со дна, там вода одна. Сыто жили, ни о чем не тужили. А перед войной-то поматросил, поматросил да так и бросил. Не то, чтобы бросил, а овдовел. С похорон шел, другую подглядел. Женился, а в загс сходить не успел…
— Какова же эта? — сдерживаясь от смеха, спросила Хацкелевич.
— Про эту много не скажу: умеет пить, есть, одеваться да над мужем издеваться, и слава богу…
— Ну и Власов! Всегда что-нибудь отчебучит! — смеялись его товарищи.
13. Смекалкой страх преодолевается
В свободные часы у меня в землянке нередко собирались товарищи и вели непринужденные разговоры на самые различные темы.
Однажды, наговорившись обо всем понемногу, незаметно и неожиданно для себя завели мы разговор о том, кто что пережил самое страшное.
Один из командиров сказал:
— Самое страшное я пережил в Кишиневе во время землетрясения. Представляете: земля под ногами ходит, в стенах трещины образуются. Звенят стекла, штукатурка сыплется, куры кудахчут, собаки воют… Чего доброго земля раздвинется и раздавит всех, как козявок.
— Самое страшное я пережил на море, — сказал другой командир. — В начале войны мы эвакуировались из Эстонии на судне торгового флота. Рядом с нами шел такой же беззащитный корабль, как и наш, переполненный женщинами, стариками, детьми. И вот налетают фашистские бомбардировщики. Тяжелые взрывы, столбы огня, воды и дыма. Судно наше содрогается. Одна вражеская бомба попала в самую средину корабля, шедшего в ста метрах от нас. Вот когда было действительно страшно. Корабль переломился и исчез под водой в течение одной — двух минут. Очередь за нами. Но фашисты израсходовали уже все бомбы и ограничились пулеметным обстрелом. Мы подобрали людей из воды и пошли дальше.
— Расскажи-ка ты, Ефимыч, о самом страшном в твоей жизни, чего тебе такое переживать приходилось? — обратился я к своему связному.
— Да как вам сказать, товарищ капитан, третью войну воюю; ту германскую, гражданскую и вот эту. Жизнь свою всяко испробовать пришлось. Сколько деревьев сгнило, сколько железа перержавело, а я советский человек — Ферапонт Ефимыч Родинов жив, здоров, цел и невредим. И где меня кривая не вывозила! В чудеса я, по совести говоря,
— Верно, смекалкой страх преодолевается, — отозвался Чеботарев.
14. Снова во вражьем тылу
Наступление зимы на нашем холодном фронте не предвещало больших изменений ни в одном из участков и направлений. Соединения всех родов войск занимали прочную незыблемую оборону. Корабли Северного флота, авиация, пехота, артиллерия окончательно, наглухо закрыли немецким и финским войскам вход в глубь нашей страны с севера. В эту зиму отличились своей храбростью и дерзостью подразделения подполковника Беленького и капитана Юсупова, действовавшие в районе Кестенги.
Разведывательная рота капитана Чеботарева тоже нередко выходила в тыл противника.
Однажды Чеботарева и меня вызвали в штаб. Там в просторной землянке сидели командир дивизии, командир полка и двое представителей из штаба армии. Командир полка заговорил первым:
— Так вот, товарищи, — принято решение и разработан приказ — выйти вам со всей ротой в глубокую разведку, разведать позиции противника от переднего края левого фланга и вглубь до последней точки его эшелонирования; устроить засаду, захватить пленных и, умело маневрируя, обходом возвратиться, минуя наш фланг, прямо в тыл к этой точке. — Он показал эту точку на карте. — Вашей роте даются сутки для отдыха. Выделяю вам двух радистов с надлежащей походной аппаратурой. Через них в нужный момент можете вызвать артиллерийский минометный огонь и регулярно поддерживать связь с нами…
— Обдумайте хорошенько операцию, — вмешался командир дивизии, — местность изучите по карте, но карте не доверяйтесь: разведайте каждую мелочь. Только осторожная и всесторонняя разведка обеспечит успех. Действуйте, товарищи, осмотрительно, но без колебаний…
— Есть, товарищ полковник, постараемся сделать все. что от нас зависит, — заверил Чеботарев.
— Будем на вас надеяться, — сказал командир дивизии, — призовите себе на помощь инициативу, находчивость, изобретательность… — Он встал с места, дав понять, что на этом разговор окончен.
Собрав командиров взводов, Чеботарев сообщил им задачу и приказал готовиться в четырехдневный лыжный поход.
…Выступили с вечера. Земля промерзла, мороз был градусов двадцать пять, снег неглубокий. Итти было легко.
Необходимо было совершить глубокий маневренный обход, чтобы противник не обнаружил наш лыжный след. А как действовать дальше, покажет обстановка.
Вышли в зону противника. Такой же лес, пересекаемый промерзшими болотами и скалистыми сопками. Перед утром мороз стал крепче, но нагруженные боеприпасами, оружием и четырехдневным пайком, люди не чувствовали холода, им было даже жарко. Шли осторожно, аккуратно, гуськом, оставляя за собой одну лыжню. Из всей роты только десять человек при переходе пользовались лыжными палками, остальные шли по-их следу, по охотничьи, не подпираясь, держа палки при себе на случай резкого броска, если будет к тому необходимость. А след на снегу от десяти пар палок если б и был обнаружен, не дал бы точного представления о численности нашего отряда.