На карте не значится
Шрифт:
– Да, Борщенко, хочу.
– Ну, так я вам сейчас кое-что прочту…
Борщенко нагнулся, вытащил из-за голенища тщательно сложенный листок, бережно развернул его и стал читать, - читать горячо, резко подчеркивая отдельные места:
– Близ Смоленска, у Гедеоновки, в большой яме, похоронены трупы тысячи восьмисот убитых фашистами… женщин, детей и стариков… Мертвых гитлеровцы здесь закапывали вместе с живыми. И долго после расстрела земля еще колыхалась сверху могил и слышались стоны… В Краснодарском крае гитлеровские мерзавцы умертвили семь тысяч советских граждан, в том числе многих детей, и зарыли их в противотанковом рву, за заводом измерительных приборов.
– Хватит, Борщенко!-дрогнувшим голосом оборвал Клюгхейтер.
– Это действовала не регулярная армия, а эсэсовцы и…
– Какая разница!
– горячо сказал Борщенко.
– Все они - немцы!..
– …И всякие иные мерзавцы вроде Шакуна!
– нерв
но закончил Клюгхейтер.
– Дайте мне эту бумажку!
Разгоряченный Борщенко передал майору бумажку- «Сообщение Совинформбюро» - и, не смиряясь, добавил, как бы продолжая прочитанное:
– Все эти массовые расстрелы невинных, виселицы на улицах и дорогах, печи для сжигания живых, «душе^ губки» - все это на века покроет позором вашу нацию!.. И вот эти-то факты и поднимают в груди бурю, подавляют добрые мысли и вызывают гнев при одном слове «немец»… А вы, майор, - как вы сами подчеркнули, - тоже немец! И не простой, рядовой немец! Нет! Вы - важная спица в военной колеснице Германии, которая на поколения изранила землю многих народов, оставила после себя ненависть ко всему немецкому и - кровь!..
Клюгхейтер слушал не перебивая, сжав губы и нервно теребя бумажку, положенную на стол.
– Я вас понял, Борщенко!
– сказал он после долгого молчания.
– И извиняю за горячность… А лично у меня - своя биография и свои причины пребывания здесь. Но об этом нет дела никому, кроме меня.
Борщенко, не обращая внимания на слова Клюгхейтера, с гневом продолжал:
– Надеюсь, вы не станете отрицать, что вам знакомы вот эти заповеди, которые распространяются среди ваших солдат? Они написаны не только для эсэсовцев! Они адресуются всем немцам!
Борщенко вытащил печатную листовку малого формата и положил ее перед Клюгхейтером. Тот молча посмотрел на знакомый текст и несколько минут вглядывался в подчеркнутые строчки:
ПАМЯТКА ГЕРМАНСКОГО СОЛДАТА
…Для твоей личной славы ты должен убить ровно 100 русских, это справедливейшее соотношение– один немец равен 100 русским.
…Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девушка или мальчик…
Ни одна мировая сила не устоит перед немецким напором.
Мы поставим на колени весь мир. Германец– абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки.
Ты германец, как подобает германцу, уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути…
Клюгхейтер утратил свою обычную выдержку, нервно скомкал листовку и отбросил ее в сторону. Потом взволнованно встал и, подойдя к окну, долго всматривался в темноту. Наконец он взял себя в руки, медленно вернулся к столу и ровным голосом сказал:
– Передайте, Борщенко, вашим товарищам мое предупреждение: никаких попыток к восстанию нельзя допустить! Все это привело бы к ужасному кровопролитию, к поголовному истреблению русских.
– Вы забыли, майор, что передать это я не смогу. Я арестован вами.
– Сегодня, Борщенко, вы - парламентер. И потому я вас отпускаю… тем более, что сбежать отсюда все равно некуда. Но это не значит, что вы останетесь на свободе долго. Запомните: попадетесь в чем, - вряд ли тогда я сумею вам помочь, как мне удалось это у полковника. А теперь можете идти!
Борщенко долго стоял молча, опустив голову. Затем прямо поглядел в глаза Клюгхейтера,
– Благодарю, майор…
ОРАНЖЕВАЯ ПАПКА
Реттгер сидел рядом с шофером. Позади, вместе со своим новым, угрюмым конвоиром Кребсом, находился Рынин. Автомобиль остановился около каменной пристройки к скале. У входа стоял часовой. Кребс торопливо вышел первым и почтительно распахнул переднюю дверцу, помогая Реттгеру выбраться из машины. Вышел и Рынин.
Одновременно из пристройки выскочили два эсэсовца. Они широко открыли дверь в проходную и, пропуская Реттгера, взяли «на караул». Изнутри, встречая штандартенфюрера, в проходную уже входил технический руководитель строительства, инженер Вильгельм Штейн - тучный эсэсовец, с короткими волосатыми руками, с железным крестом на груди.
– Встречайте, инженер Штейн, знакомого!
– пригласил Реттгер.
– Судя по нашему последнему разговору, вы его должны помнить.
– Доктор Рынин?! Рад вас приветствовать!
– осклабился Штейн.
Реттгер поморщился, но ничего не сказал, Наблюдая, как сухо поздоровался Рынин с инженером. Затем, через короткий тоннель, все прошли в просторный вестибюль, а оттуда двинулись по коридору, с ковровой дорожкой посередине и дверями по обеим сторонам.
У последней двери остановились. Штейн привычно всунул в замок плоский ключ и распахнул дверь. Открылся небольшой кабинет с бетонированными стенами, окрашенными в белый цвет.
– Входите, господа!
– пригласил Штейн, тревожно поглядывая на Реттгера.
– Нет, инженер Штейн!
– сказал Реттгер.
– Прежде посмотрим, что у вас тут случилось. А потом уже зайдем к вам и я сделаю свои указания.
– Пожалуйста, пожалуйста!
– поспешно согласился Штейн и захлопнул дверь.
От кабинета Штейна коридор под прямым углом заворачивал налево. Все направились по нему. Примерно от середины коридора свернули в узкий тоннель, который вывел в небольшой полукруглый вестибюль, где у широкой двери сидел дежурный эсэсовец. При виде высокого начальства он вскочил и торопливо распахнул обе половины двери.