На карте не значится
Шрифт:
– Вы имеете в виду фашистские подводные лодки?
– Да. Хотя теперь я уже сомневаюсь в их появлении здесь. Рискованные участки мы миновали, а в такие широты вряд ли они полезут.
– А вот Василий Иванович все время пугает меня этими лодками.
– Василий Иванович беспокоится о вас, Борис Андреевич. И он понимает, чего добивается. Он всякое видал!.. Старый большевик!..
– Это я знаю, Андрей Васильевич.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Войдите!
– крикнул Борщенко.
На пороге появился Пархомов. Он с любопытством посмотрел на Рынина и, повернувшись к Борщенко, спросил:
– Разрешите обратиться, товарищ Борщенко?
– Пожалуйста.
– Получен прогноз погоды.
– Где он?
– Вот!
– Пархомов подал листок с принятым по радио текстом.
– Хорошо. Я передам Василию Ивановичу. Можете идти.
Пархомов не уходил.
– Что еще?
– спросил Борщенко, чувствуя, что доложено не все.
Пархомов замялся, покосился на Рынина, махнул рукой и, не отвечая, вышел.
– Что-то было у него вам сообщить, но, видно, я помешал, - сказал Рынин.
– А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Ведь я уже заметил, что вы друзья.
– Да, мы земляки. Но сейчас и я и он при исполнении служебных обязанностей. Дисциплина…
– Понимаю. Он парень своеобразный, как и рулевой, и старшина, и штурман… Видите,- я уже успел присмотреться к ним и к вашей работе с ними в кружке по языку. А лично у вас знание немецкого отличное!..
– Секрет этого прост, Борис Андреевич. В детстве я жил в одной деревне с немцами, в Поволжье.
– Да, немецким вы владеете превосходно!..
Борщенко довольно заулыбался. Похвала Рынина была приятна.
Для своих сорока пяти лет Рынин много путешествовал. Подолгу бывал за границей и свободно владел несколькими европейскими языками. Был он сдержан, но за время пребывания на «Неве», в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко и часто рассказывал ему о случаях из «другого мира». И всякий раз Борщенко не упускал возможности попрактиковаться с ним в разговорах на немецком и английском языках.
– Очень жаль, что у нас в школах недооценивается изучение иностранных языков с раннего детства, - добавил Рынин.
– Это очень развивает мышление.
Новый стук в дверь прервал тихую беседу.
В каюту вошел Коля Петров.
– Вы меня вызывали, Андрей Васильевич?
– Да, Коля, вы мне нужны. Что случилось со стенгазетой? Почему она не вышла сегодня в свой срок?
Коля смущенно помолчал.
– Шторм, что ли, напугал молодежную редколлегию?
– иронически продолжал Борщенко.
– Что вы, Андрей Васильевич!
– всполошился Петров.
– Шторм тут ни при чем.
– Кто же при чем?
Коля замялся.
– Мне сказали, что ваш приятель Женя Муратов вас подвел. Правда это?
Коля виновато посмотрел на Борщенко.
– Увлекся он, Андрей Васильевич, другой работой. Вдохновение нашло…
– Аа-а, ну тут уж ничего не поделаешь, раз вдохновение,- все так же иронически согласился Борщенко и уже серьезным тоном спросил: - А будет ли газета сегодня к вечеру?
– Обязательно будет, Андрей Васильевич!
– обрадовался Коля Петров.
– Обязательно!..
– Ну, если к вечеру будет, больше говорить об этом не станем…
– Можно идти, Андрей Васильевич?
– Идите. Но не забудьте - к вечеру…
– Точно к ужину будет висеть, Андрей Васильевич.
Коля Петров вышел.
– Золотой парень, - задумчиво сказал Борщенко.
– Прозрачный, как родник!
– Мало у вас, на судне, молодежи, Андрей Васильевич, - заметил Рынин.
– Да… - согласился Борщенко.
– Надо нам быстрее восполнять потери. Морскому делу обучить - требуется время… У меня дома растут двое. Как-то им приходится сейчас, в эвакуации?..
– А у меня трое…
Оба задумались о своих семьях, об изматывающих трудностях и суровых испытаниях, выпавших на долю женщин и детей в тылу.
В каюту вернулся Шерстнев. Он хмуро уселся за стол и сразу же обратился к Рынину:
– Еще раз прошу вас, Борис Андреевич, учтите мои соображения.
Рынин улыбнулся.
– О чем спорим, Василий Иванович? Эсминца еще нет, и даже если бы я согласился, все равно вы вынуждены держать меня у себя. Выходит, спорим мы напрасно.
Шерстнев оживился.
– Но эсминец должен скоро быть. И тогда, если вы согласитесь, мы свяжемся с ним по радиотелефону. Они пришлют за вами шлюпку.
– Нет, Василий Иванович! Еще раз категорически говорю: от вас я никуда не поеду! И прошу вас, - не поднимайте больше такого разговора… Мы с вами - старые знакомые… Не обижайте меня. Все опасности я хочу делить вместе со всеми вами. Мне не нужны никакие привилегии. Иначе я перестану уважать самого себя.
Шерстнев огорченно забарабанил пальцами по столу.
– Не преувеличиваете ли вы опасности, Василий Иванович?
– спросил Борщенко.
– В этом году фашистских подводников здорово потрепали, и у них нет лишних лодок, чтобы направлять в такие широты…
– Не то ты говоришь, Андрей!
– недовольно сказал Шерстнев.
– Врага надо оценивать трезво. Недооценка его так же вредна, как и переоценка. Немецкий подводный флот еще силен. А затем раненый хищник делается злее - старая истина.
– Но для них есть более оживленные пути!
– не сдавался Борщенко.
– Забираться в такие пустынные места им просто невыгодно. Транспорты тут - редкость. А теперь, когда их погнали на советском фронте, они в первую очередь будут рыскать на путях наших сношений с союзниками - с Америкой и Англией…