На карте не значится
Шрифт:
– Да, Василий Иванович, - это действительно важно.
– Пригласи всех поближе, Борис Андреевич, а вы здесь?..
– По-прежнему около вас, Василий Иванович,- отозвался Рынин.
– Прислушиваюсь ко всему и думаю…
– Невеселые думы? Да?..
– Разные, Василий Иванович… Думаю, что бывает и хуже…
– Бывает и хуже, - согласился Шерстнев.
– Но люди всегда ищут выхода из любого трудного положения. И нам надо тоже думать о своем будущем.
ЧТО УКРЫЛ ПРИ ОБЫСКЕ ПАРХОМОВ
Но ни ночью, ни в течение дня на допрос никого не вызывали. Один раз немцы спустили пленникам три буханки хлеба и бачок с жидким супом; дважды - бидон с простывшим кофе.
Лампочки по-прежнему не включались, и в темноте было трудно. Но особенно невыносимо было дышать спертым, дурным воздухом. По решительному требованию пленников, немцы открыли люк и не закрывали его в течение всего дня.
Сильная вибрация от работы мощных двигателей говорила, что корабль идет самым скорым ходом. Но в средине следующей ночи машины вдруг резко сбавили скорость. Потом стало необычно тихо, - оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Было ясно, что корабль вошел в бухту.
Скоро он остановился.
На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился часовой и крикнул:
– Быстро по одному выходи!
Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним - Борщенко и Рынин.
От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков; он вел к сходням на широкий причал, к которому пришвартовался корабль. Видимо, глубина здесь была большая. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.
– Где наши раненые?
– по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта.
– Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.
– Видеть вы их не сможете!
– коротко ответил немец.
– Тогда мы не тронемся с места!
– решительно заявил Шерстнев.
Лейтенант обернулся к другому немцу в плаще и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:
– Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем. А теперь- быстро сходите с корабля!
– Что делать, Василий Иванович?
– спросил Борщенко.
– Будем сходить.
– Товарищи! Можно выходить!
– крикнул Борщенко в люк.
Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.
– Сейчас мы пойдем!
– по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны.
– Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, - расстрел! Кто выйдет на шаг вперед, - расстрел! Кто отстанет на шаг, - расстрел! Теперь - вперед!
Колонна тронулась и вышла из освещенного пространства. Кругом была кромешная тьма. При свете электрических фонарей конвоиров зашагали по вырубленной в каменистом грунте дороге, поднимающейся в гору. Затем дорога стала ровной, и через полчаса пленники подошли к подъезду приземистого каменного строения.
У входа горел фонарь и стоял часовой. По его сигналу вышли еще два эсэсовца и широко открыли двери. Старший конвоир приказал колонне перестроиться по двое и быстро заходить внутрь. Там пленников провели по коридору в большую камеру.
– Разговаривать и шуметь не разрешается!-объявил тот же эсэсовец.
Подошел часовой с автоматом. Тяжелая дверь закрылась. Лязгнул засов. Пленники остались одни.
Камера была просторная. С обеих сторон в три этажа были нары. Над потолком горела тусклая лампочка, огражденная решеткой.
– Да здесь можно отдохнуть, - обрадовался Женя Муратов.
– Ребята, давайте в этот угол… Тут светлее.
– Свет нужен в первую очередь Кириллу Пархомову, - прохрипел Пархомов.-У меня есть что почитать.
При тусклом освещении физиономия Пархомова выглядела ужасно. Огромная фиолетовая опухоль, затянула один глаз. Нос и губы были разбиты и распухли.
– Ну и разделали тебя, Кирилл!
– изумился Борщенко.- Теперь тебя никакая красавица не полюбит.
– Он из-за красавицы и пострадал, - подковырнул Силантьев.
– Молчи, - зашипел Пархомов.
– Голову сверну, как цыпленку!
– Теперь не свернешь. Сам виноват… Не дал тогда на судне показать ребятам. А напрасно, - девушка хорошая…
Пархомов двинул Силантьева кулаком под ребро, но беззлобно, так, для виду.
– Все-таки я ее без боя не отдал. И, в конце концов, смял вместе с конвертом в комок, чтобы не касались ее глазами сволочи…
– А что же ты нам хотел почитать?
– спросил Борщенко.
– Сам-то я читать не смогу. Читай уж ты, Андрей Васильевич!
– Пархомов извлек из-за голенища аккуратно сложенные листы бумаги, - Вот, посмотри, что я сумел в драке скрыть,
Борщенко развернул листы и посмотрел»
– Откуда такое, Кирилл?
– Это последнее, что я успел принять по радио,
– Ну и молодец. Очень кстати. Товарищи, слушайте последние новости: приказ Верховного Главнокомандующего и сообщения Совинформбюро.
Все плотно сдвинулись вокруг Борщенко. Он кашлянул, прочищая горло, и густым шепотом стал читать:
– Приказ Верховного Главнокомандующего генерал-полковнику Толбухину, генералу армии Малиновскому… Войска Южного и Юго-западного фронтов, в результате умелого маневра и стремительного наступления, одержали крупную победу… Сломив сопротивление врага, наши войска в течение шести дней с боями… отбили у немцев и вернули нашей Родине Донецкий бассейн - важнейший угольный и промышленный район страны…
– Ура!
– крикнул Силантьев.
– Донбасс - моя родная сторонка!
– Тише!-зашипели на него со всех сторон.
– Не мешай!
Борщенко торжественно, повышая шепот, медленно продолжал:
– В знак торжества по случаю крупной победы в Донбассе сегодня, восьмого сентября, в двадцать часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Донбасс от немецких захватчиков, двадцатью артиллерийскими выстрелами из двухсот двадцати четырех орудий… Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!.. Восьмое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.