На корабле полдень
Шрифт:
— Ну, можно стрелу… Или гигантскую букву «Т». У этого варианта есть тот плюс, что пилоты привыкли к такой навигационной разметке. А можно просто крест. Что тебе больше нравится?
— Мне нравится крест. Опять же, символ спасения души…
— Тогда айда вон к той роще. Я буду рубить, а ты — разносить сучья по отмеченным мною точкам, — с этими словами Григорий взял в руки пожарный топор, обагренный кирпичной кровью джипса, и с мыслями о том, что этот топор — едва ли не единственная вещь, уцелевшая от их шикарного «Эйлера» — побрел
— Сейчас, только гляну, не завалялись ли там, на помойке лагеря, какие-нибудь грязные перчатки после наших саперов… История с Белошапко меня многому научила… К тому же у кустарника ложной бокассии, который ты собираешься рубить, ветви уж больно колючие, руки жалко. Если я поцарапаю их, как я буду производить на людей впечатление чокнутой белоручки?
Перчатки Афине удалось найти. Притом и для себя, и для Григория.
В лагере она также обнаружила пресную чистую воду, на дне сорокалитровой пластиковой бутыли плескалось кое-что. Немного, но все же…
Афина жадно выпила стакан. А следом еще два.
Если бы только утром этих суматошных суток она знала, что ночевать ей придется в этом же самом лагере! Уж она бы убедила старшего сержанта Липина и этого невротика Засядько оставить им с Гришей побольше медикаментов, консервов и фруктов… И ягод… Особенно голубики.
Когда костры, из которых был выложен крест, наконец запылали — а это случилось через два часа — Афина с Григорием обнялись. Запыхавшиеся, потные, счастливые…
И за ту минуту, что Афина стояла, тесно прижавшись к мужу, события этого безумного вечера вновь пронеслись у нее перед глазами.
Первым делом ей вспомнилось как пришлый товарищ их друга, синего инопланетянина — она не знала, что это был комтур ягну по имени Кадмий Сульфур — привез пострадавшему от «грифа» Гексахлорану Второму новый летательный экзоскелет.
Афина и Григорий с почтительного расстояния наблюдали за тем, как ягну бережно упаковывают аквариумы с аридотевтидами в транспортные отсеки комтура. При этом они обливали каждый аквариум быстротвердеющей смолой, которая превращалась в амортизирующую пену.
Затем супруги были свидетелями странного ритуала — прилетевший комтур не то хвалил, не то распекал своего синего многорукого коллегу за содеянное.
Делал он это совершенно безмолвно — Афина предполагала, что ягну переговаривались на частотах, неслышимых человеку — зато со множеством ритуализированных поз и жестов, напоминающих японский классический театр Но.
А затем, не сказав даже «прощайте», оба ягну умчались.
— Интересно, что эти молодчики планируют делать со своими «отцами» в аквариумах? — Спросил Григорий, заворожено глядя в стремительно сереющий горизонт, где таяли две точки — комтур Кадмий Сульфур и его подчиненный паладин Гексахлоран Второй.
— Понятия не имею! Что бы мы с тобой делали с мартышками, если бы нашли их в системе Сириуса, например?
— Ну…
— Но ты человек образованный и, как неоднократно отмечали твои недоброжелатели, — Афина издала сдавленный смешок, — достаточно пресыщенный… Я допускаю, что у многих наших соотечественников, особенно из числа прилежных слушателей радиоканала «Мужские песни» и потребителей пива «Потеха», возникла бы сентиментальная мысль прихватить домой пару-тройку мартышечек… Они же наши предки… Умора-то какая! Развести их, всюду расселить, от Сахалина до Карпат…
— Чтобы в России было не две, а три беды — дураки, дороги и мартышки… Ты ведь, наверное, знаешь, как тяжело содержать этих бестий в неволе? Когда мне было шесть, мне дядя живого гиббона подарил…
— Конечно, знаю. Я в школе ходила в кружок «Юный натуралист», мы в зоопарке нашем клетки убирали на общественных началах, морковку и свеклу резали. Однажды обезьяна-носач украла у меня мой портфель и как следует сходила в него!
— Я думаю, всё дело в том, что на родной планете этих многоруких монстров не осталось никаких «мартышек»… Отсюда и весь ажиотаж.
— Знали бы аридотевтиды, когда выходили полакомиться планктоном, для кого мы их ловили!
— Будут жить теперь в почете. На серебре, на золоте едать! Как положено отцам!
На отдых Григорий с Афиной устроились под сенью уже знакомой им палатки.
Афине достался роскошный спальный мешок Засядько. А несуеверный Григорий взял себе мешок покойника Розалинова.
Беглый обыск армейской кладовой принес им даже сносный ужин — консервированную гречневую лапшу и сладкий паштет из фейхоа и ягод личи. Конечно, не пятизвездочная кухня «Эйлера», но всё же…
Больше съестного в лагере, по-видимому, не осталось — если не считать трех просроченных банок португальских каперсов.
— Ты любишь каперсы, Гриша? — Промурчала Афина, прижимаясь к спине мужа.
— Ненавижу, милая… — сказал Григорий, засыпая.
Перед тем, как провалиться в сон, Григорий еще раз мысленно оплакал погибший «Эйлер». И не в деньгах дело — «Эйлер» был, конечно, застрахован на изрядную сумму. Но сколько душевных сил было потрачено на то, чтобы сделать из «Эйлера» их с Афиной передвижное гнездо, их с Афиной мобильный штаб!
Не говоря уже о том, сколько антиквариата и редких книг сгорело!
И главное: после гибели «Эйлера» они с Афиной остались один на один с необитаемым островом. Притом, с необитаемым островом, расположившемся на планете, неумолимо летящей в тартарары…
«Конечно, нас скорее всего спасут. Но вычистить из памяти эти невыносимые часы будет не под силу ни одному, даже самому могучему, психотерапевту…»
Через час Афина вдруг проснулась — она всегда спала очень чутко.