На кресах всходних
Шрифт:
— Список.
— Так точно.
— Давай этим заниматься будешь ты.
Младший лейтенант без всякого азарта заглянул в бумаги:
— А что мне с ними делать?
— А я откуда знаю? Опроси. Я доложу выше. Боевых задач перед нами на сегодня не стоит. Мы поцеловались с товарищем Монтгомери, постоим пока так.
— А чего мне у них спрашивать?
— Ну-у, кто такой, чего, откуда... Не знаю.
— А может, так: особый отдел прибудет — и сдадим?
Полковник потер подбородок:
— Нет, надо как-то... Особый отдел будет... А ты... опроси, Василь.
Младший лейтенант вздохнул.
— Ничего, привыкай. подозреваю, что такой работенки у нас в ближайшее время будет.
Василь Порхневич покосился на зажмурившегося пастора, прикидывая, очевидно, ждать ли от него какой-то помощи. А какой?
Полковник сел в свой «виллис» и махнул водителю: туда!
Младший лейтенант подозвал двух бойцов из группы, что курила на ступеньках у входа в кирху.
— Слушай, Матвеич, — обратился он к одному из них, тому, что постарше, выполнявшему на данный момент обязанности старшины роты. — Ты погляди там, крупы какой-никакой нет? Надо бы им каши сварить.
— Им?
— Сам понимаешь.
— Погляжу. — старшина перевесил свой ППШ на плече стволом вниз.
Василю Порхневичу очень не хотелось разговаривать с этими, что собраны в церковном дворе. Неприятный приказ он получил. И не догадывался, насколько неприятный. Это же целый день со всякой швалью... К тому же список был, естественно, написан по-английски, сиди теперь выворачивай язык.
Нашел комнату — пустую, с решеткой на окошке и распятием на стене. Принесли стол, стул. Велел заводить к нему по одному, сообщал бойцам, назначенным в конвой, фамилию.
Уже после третьего гада стало младшему лейтенанту ясно: работа его лишена всякого смысла. Эти перепуганные, заискивающие или, наоборот, замкнувшиеся люди безбожно врут. Все оказались в своих поганых рядах случайно, судьба запихнула, в казнях и вообще репрессиях — не дай бог, не участвовали. Уже давно осознали, что Гитлер сволочь, да только как удерешь — пуля в спину. Прямо хоть жалей их. Тут были в основном власовцы, все как один канцелярские, по их словам, крысы и оружия в руки не брали. Были украинские националисты, эти и не пытались скрыть, что ненавидят, вернее, пытались, да никак не получалось.
Ничего, сказал себе Василь, приедут настоящие опера, те возьмут их в допросную разработку, их пустой болтовней не накормишь. Чем дальше, тем опрос становился формальнее и быстрее. Перевернув третью страницу, младший лейтенант прочитал очередную фамилию:
— Порх... — и заперхал. Господи! Прочитал про себя, озвучил. Не может быть! Стрельнул глазами в бойца, тот ждал очередного имени. Младший лейтенант откинулся на спинку, пару секунд посидел с закрытыми глазами, вроде как устал. Потом снова наклонился над списком в надежде, что верхняя фамилия испарится. Но нет, делать было нечего.
— Порхневич.
Боец мигнул, поставил винтовку прикладом на носок сапога и наклонился вперед.
— Не понял?
— Не понял.
— Порхневича сюда. Иди.
У двери боец оглянулся. Взгляд офицера толкал его: иди!
Брата Василь узнал сразу, несмотря на то что прошло больше четырех лет и Веник сильно, очень даже сильно изменился. Выглядел еще и старше своих лет. В кургузом пиджачке с выгрызенным локтем, в ботинках без шнурков, с торчащей длинной, бледной шеей, на которой голова с сумасшедшими глазами. В них то ли веселый ужас, то ли нервная радость.
— Здравствуй, братка!
Василь чувствовал взгляд бойца — очень-очень заинтересованный. Под этим взглядом не очень-то разгуляешься.
— Ты не думай, на мне крови нет.
Младший лейтенант поморщился. Так говорили все, и про всех он точно чувствовал: врут. Теперь так говорит брат. Родной брат Вениамин.
— Я был в белорусской Самообороне, нам оружия вообще не давали.
Чтобы что-нибудь сделать, Василь поставил галочку против своей фамилии в списке.
— Ты, я вижу, офицер. Поздравляю. И ордена...
Но спросить что-то надо.
— Что ты знаешь про наших?
Веник виновато поморщился:
— Я ж с ними не был, я ж в Гродно был, а потом в лагере. В концлагере. Я в концлагере был, Василь, в Голынке.
Внутри у офицера что-то дернулось, надежда на привязи.
— В концлагере?
— Да, да, полгода почти. Чуть не сдох.
— А как...
— В Самооборону — это случай, ты что думаешь, не-ет. Там и оружия не предусмотрено, нам не давали. Прокламации, Беларусь независимая.
— Что это такое?
Веник набрал воздуха в грудь. Василь поднял карандаш — этого только не хватало.
— Узник, значит.
— Узник, узник, полгода. Это концлагерь, хоть и маленький.
— Иди. Уведи его.
Вениамин как-то вдруг померк.
— Братка, я правда, братка, я ничего, я так...
Выйти у него не получилось, внутрь, отпихнув тень в пиджаке, ворвался капитан Потехин с двумя черными большими бутылками в руках:
— Васи-иль!
— Что? — строго спросил младший лейтенант.
— Всё! — крикнул капитан. — Понимаешь, всё!!! Совсем всё!!!
Он грохнул бутылки на стол и стал ручкой пистолета сколачивать сургуч с горлышка одной из них.
— Старинное, я попа здешнего пугнул, вытащил откуда-то.
— Победа? — тихо, почти шепотом, спросил Василь.
Капитан вонзил в пробку острие ножа и одним ловким движением выковырнул ее. Протянул бутылку Василю:
— На. Чего ты, победа! Да что у тебя за рожа?!
Василь Порхневич смотрел на него болезненно сузившимися глазами.