На кресах всходних
Шрифт:
Михась.
— А?
— Привяжи собак.
— Навошта?
Михась хорошо освоил русскую речь, но в моменты сомнения или волнения переходил на родное наречие.
— Что, я так и буду здесь стоять?!
— Тебе кого?
— Отца твоего. И тебя, но сначала отца.
Обернувшись, Михась велел Наташке «прицепить» псов — в самом деле, негоже держать представителя власти у ворот, хотя он и был когда-то просто шантрапой деревенской.
Витольд Ромуальдович встретил вестника на крыльце. Молча выслушал приказ явиться тотчас же к обер-лейтенанту. Вместе с сыном.
По правде сказать, Скиндер немного опасался, что Витольд откажется. Лицо вон какое, вертикальные морщины на щеках, чуть оттопырена нижняя губа, жесткие волосы торчат, как стреха, надо лбом, выражение глаз не разглядеть, одно понятно — неподвижные. Ничего, на всякий гонор есть регламент, не отказывает деревенский житель немецкому офицеру, даже если тот всего лишь бывший архитектор.
— У меня мотоцикл.
Витольд Ромуальдович покачал головой:
— Нет.
Скиндер не поверил ушам: что значит «нет»?
— Михась, заложи коляску.
Ах, если так, то ладно.
— А ты пока посиди в доме.
И тут не холодно, хотел сказать Скиндер, но решил, что по мелочам лучше сейчас не спорить, обтряхнул веником сапоги и прошел вслед за хозяином в кисловатую темноту сеней.
Усадили его в большой комнате, на лавку у стола. Гражина спросила что-то про угощение: пива, может быть, пиво у них есть, или бимберу. Витольд, чему-то усмехнувшись, вышел вон, Гражина тоже испарилась из комнаты. Скиндер сидел, держа руку в кармане, на рукояти парабеллума, усмехнулся себе, вынул руку. И тут в проеме дверном мелькнула Янина. Только что освободившейся рукой Скиндер, мгновенно сориентировавшись, сделал ей знак. Она задержалась, он быстро вынул из внутреннего кармана записку Мирона и тут же сунул под скатерть. И в следующую минуту Янину сменила пихнувшая ее в бок Станислава. Вошла, села на лавку рядом с ефрейтором. По ней было заметно, что представителя власти она не боится, держит по старому счету, как было в той школьной компании, где он бегал сбоку и без всякого респекта.
— Здравствуй, Генрих, — пропела она делано ласковым тоном.
Раньше, она помнила, белобрысенький тонконожка смущался по всякому поводу, и ничего не стоило вогнать его в краску. Теперь же было не так: смотрит прямо, почти с улыбочкой, даже покровительственно, как бы говоря — ну чего тебе, дуреха?
Станиславе обязательно надо было его как-то уязвить, иначе что ж это!
— А ты чего Жабковских своих обижаешь, не заглянешь? Дела, скажешь, да?
— Сегодня, сегодня, Стася, прямо по твоим словам и загляну.
Он помнил, что она ненавидит, когда ее Стасей называют.
Светской беседе не суждено было продолжиться, появился Витольд Ромуальдович.
Бричка стояла уже у ворот. Михась кормил лошадку хлебом с руки. Похлопывая холодное мотоциклетное сиденье, Скиндер сказал, что заедет на минуту к своим, так что пусть Витольд Ромуальдович с Михасем едут прямо во Дворец. Там ждут. А я догоню. Витольд Ромуальдович ничего не сказал, хотя поведение переводчика вызывало смутное неудовольствие. Все он делает чуть как бы вкось, невнятно. Впрочем, чего от него ждать, от мозгляка, он всегда был какой-то лишь вполовину парень, белая тень среди молоди. Ничего, там, прямо в разговоре с обер-лейтенантом...
Стоп! А переведет кто?
Мысль эта пришла в голову Витольду, он только открыл рот...
— Не бойтесь, я догоню. Я только на минуту, и догоню.
Витольд Ромуальдович и Михась переглянулись. впрочем, в сыне староста умственной поддержки найти не рассчитывал, он трясся перед встречей с обер-лейтенантом.
— Езжайте, езжайте, я правда скоро, — с вымученной уверенностью в голосе настаивал Скиндер.
Порхневичи что-то медлили. Витольд медлил. Что-то чует, гад.
— Мы будем у Сивенкова, если что.
— Я догоню, но можно и у Сивенкова, — неприятно, узкогубо улыбался переводчик.
Витольд приподнял вожжи.
Скиндер одним движением дрожащей ноги завел мотоцикл.
У моста разминулись.
Удаляясь, Витольд Ромуальдович оглянулся.
Кати, кати!
У Жабковских страшных собак на дворе не было, заливистого цуцика можно было просто отшвырнуть голенищем.
Семейство ужинало. Скиндер поморщился: все время какие-то осложнения. От злости заговорил резче, чем собирался.
Они сидели молча — и его мать, и старик, и даже Моника, — с протянутыми к горшку ложками, но не решались туда их окунуть. А он им объяснял, что прямо сейчас — очень скоро — здесь, в хате, будет заседать немецкое военное командование и всем придется убираться вон.
— Куда ж? — спросила мамаша, не в том смысле, что не хотим из своего дома, а именно интересовалась, в какое место отправляться.
— К Коникам хоть. В гости. Отнесете им конфет. — Скиндер достал из принесенного мешка кулек с маленькими шоколадками и карамельками в цветных бумажках — немецкий подарок.
Бросил на плечо матери платок — знал, что женщинам лучше всего дарить платок, и подарил. Деду на стол под нос — коробку папирос. Монике что? Где-то там глубоко были бусики, бижутерия.
— Доедайте, и чтоб быстро.
Они сидели тихо, можно сказать, осторожно. Скиндер оглядывал бревенчатые стены, тусклые занавески на окошках, стол без скатерти, пол хотя был и прибран, но как-то природно нечист. Пахло вареной капустой — это, понятно, из горшка. Обстановка конечно же как раз для «немецкого командования».
— Доели?!
Старик медленно сбирал в ладонь крошки со стола тяжелой ладонью с негнущимися пальцами. Моника примерила бусики, но действовала с неловкостью медведицы, деликатная немецкая нитка треснула, поддельные жемчужины разлетелись по полу. Дура в рев. Скиндера аж судорога проняла наискосок через весь организм.
— Собирайтесь!
Полез в мешок, там еще что-то было. Да, еще одни бусы, этой чепухи он правильно что напихал побольше. Сунул матери в руку:
— Там ей отдашь.