На крейсерах «Смоленск» и «Олег»

Шуберт Борис

Как жаль, что ему не было отвечено, что русские крейсера стоят в водах не его величества короля Великобритании, а его высочества Занзибарского Султана, который, подобно Турции, Балканским государствам и Марокко, не был уведомлен Японией о начале военных действий, а потому и не заявлял о своем нейтралитете! Но делать нечего – мы проглотили пилюлю и в 11 ч продолжали свое прерванное движение в Дар-эс-Салаам. В море к крейсерам присоединилась «Гользация», вышедшая нам навстречу, и через четыре часа весь отряд встал на якорь на внешнем рейде столицы германской юго-восточной Африки. Тотчас же оба наших командира и я, в качестве переводчика, отправились с визитом к губернатору. Дворец губернатора, расположенный на берегу, был хорошо виден с рейда, но чтобы достичь его, нам пришлось проехать пролив, соединяющий внешний рейд с внутренним, по берегу которого собственно и расположен город, и здесь высадиться на губернаторской пристани, откуда дорога шла через парк, ко дворцу. На пристани мы были встречены личным адъютантом губернатора

и в сопровождении его вошли во дворец. Граф фон Гётцен, губернатор колонии, площадь которой по величине превышает свою метрополию, оказался еще молодым человеком, в чине майора германской кавалерии. Он принял нас изысканно вежливо и, заявив, что для него безразлично, на каком из трех европейских языков вести разговор, приступил к делу. Стоять в Дар-эс-Салааме, как и вообще в водах управляемой им колонии дольше чем 24 часа, он не разрешал, ссылаясь на инструкцию своего правительства, воспрещающую оказывать какое бы то ни было содействие судам воюющих держав. Сверх того, губернатор протестовал против поведения «Гользации», которая несколько раз за короткое время заходила в Дар-эс-Салаам, исполняя поручения русских крейсеров, являясь, поэтому, как бы нашей сообщницей; он предупреждал командиров, что если после нашего ухода пароход этот приблизится еще раз к берегу, то будет немедленно арестован. Увидев, что никакие доводы не могут продлить назначенный нам срок для погрузки угля, мы раскланялись и, пройдя до шлюпки в сопровождении того же адъютанта, вернулись на рейд. Заехав на «Гользацию» – здесь, совместно с ее капитаном, решили завтра рано утром начать погрузку, которую закончить к двум часам дня – крайний срок, чтобы успеть сняться и уйти в назначенное время. Хитроумный капитан «Гользации» предложил продолжать потом погрузку в местных шхерах, куда, как он говорил, не только не сунет носа немецкий стационер, но никто не будет даже и подозревать о нашем существовании.

Утром, едва мы подошли к «Гользации», чтобы начать погрузку, как прибыл капитан над портом и сообщил нам, что из Берлина получено разрешение нашим крейсерам стоять в Дар-эс-Салааме столько времени, сколько будет нужно до окончания погрузки; при этом нам было предложено для удобства сообщения с берегом перейти на внутренний рейд. Конечно, мы не замедлили этим воспользоваться. В тот же день на крейсеры было прислано приглашение на завтра на обед к губернатору – командиров и по два офицера с корабля. По постановке на якорь мне удалось съехать на берег, в первый раз с выхода из Севастополя, откуда мы вышли 64 дня тому назад.

На обеде у губернатора, как и вообще во все время нашего пребывания в Дар-эс-Салааме, все без исключения немцы относились к нам как нельзя более любезно и предупредительно, что вначале, после первой, скорее недружелюбной, встречи во дворце казалось несколько странным. Говорили, что губернатор получил от императора Вильгельма предписание – оказывать русским крейсерам полное содействие, но содействие и симпатия – две вещи разные, и я думаю, что здесь немалую роль сыграла радость видеть новых людей, что местному обществу удается не часто, ввиду редкого посещения этого порта иностранными судами. К 1 сентября мы разгрузили «Гользацию» и отпустили пароход, в службе которого больше не нуждались, и в тот же вечер вышли в море. Когда, покидая Дар-эс-Салаам, крейсер узким проливом выходил на внешний рейд, белые и черные обитатели города высыпали на песчаный берег; они махали шляпами и платками, посылая нам свои приветствия и пожелания.

V

Во время стоянки крейсеров в Дар-эс-Салааме, из России было получено приказание – прекратить наши действия и возвращаться в Либаву, и так как идти назад тем путем, каким мы шли раньше, и на котором производили свои операции, наделавшие столько шума и вооружившие против нас общественное мнение – было бы более чем неприятно, то решено было идти назад не Суэцким каналом, а, обогнув Африку, подняться на север вдоль западного ее берега. Этим мы избегали предстоявших нам снова стоянку в Суэце и проход каналом с непременным пребыванием в Порт-Саиде, т. е. посещения мест, бывших свидетелями позорной передачи наших законных призов в руки их владетелей, являвшейся попранием русского имени, и без того не пользующегося большим престижем среди иностранцев. Но неизвестно почему, приказанию возвращаться вскоре последовало и другое – возвращаться тем же путем, и это значило, что нам еще не раз предстоит быть свидетелями позора своей родины. Мы стали теперь безвредны для контрабандистов и сделав, хотя и не по своей вине, в общем так мало, – должны были идти на бесполезную стоянку в Либаве, – к чему?

Разве так-таки и не было больше дела для двух быстроходных, вооруженных пароходов, могущих продержаться в море, не пользуясь услугами портов, свыше 60-ти дней? Отчего было не попытать счастья на линии Сан-Франциско – Япония, где мы могли бы появиться как снег на голову, внезапно покинув берега Африки, будучи затем в состоянии продержаться в океане сколько угодно времени, пополняя запасы угля с парохода, поставленного у одного из бесчисленных, мало известных островов Полинезии? На крейсерах имелись всевозможные приспособления для порчи подводных телеграфных кабелей – драги, кошки и проч. – неужели ж больше не считалось возможным использовать эти инструменты и, оборвав

кабели, соединяющие Японию с материком, поставить врага в критическое положение?

Все было кончено. Правительство, сделавшее было такой решительный шаг для борьбы с неприятелем, не брезговавшим никакими средствами для достижения успеха, после первой же угрозы сыграло назад, спихнув с себя всякую ответственность за происшедшее по его же инициативе, как будто нельзя было предвидеть заранее протеста держав, как будто кому-нибудь может нравиться, когда его публично укоряют в нечестном и нелегальном поступке! Я не знаю общего плана действий всех вспомогательных крейсеров как по эту, так и по ту сторону Африки, судя же по рассказам и сопоставляя некоторые факты, вижу, что задуман он был широко и хорошо. Но крейсера, вышедшие из Балтики, как по своим качествам, так и по недостатку инициативы их личного состава, оказались далеко не на высоте, а происшедшие затем недоразумения между Морским ведомством и Управлением торгового мореплавания, в ведении которого состояли эти крейсера, и, наконец, угрозы держав, признавших наши действия разбойничьими и пугающих войной и без того сбитую с толка Россию, – все это совершенно расстроило предприятие и привело его к недостойной комедии, уронившей в глазах всего мира достоинство России.

В 6 ч 30 мин вечера 10 сентября мы благополучно прибыли в Суэц, в первом часу ночи вошли в канал, а на другой день, в 4 часа дня, встали на якорь в Порт-Саиде. Угля у нас было еще достаточно, но чтобы не перегружать его из трюмов в ямы, которые опустели за переход, будучи в Суэце, мы заказали уголь по телеграфу и рассчитывали, по приходе в Порт-Саид, тотчас же приступить к погрузке. Делается это обыкновенно без всякой задержки: как только судно становится на якорь, к нему подводят баржи, и арабы-рабочие с поразительной быстротой производят погрузку, причем неистово голосят, подбодряя себя к работе. Теперь барж не было и помина; мы прождали час, другой, третий – угля все не везли, и, когда по этому поводу был сделан запрос, нам ответили, что по распоряжению правительства крейсерам не будет отпущено ни угля, ни воды, ни провизии.

Было ясно, что это месть за наши июльские операции, что над нами издеваются, и мне казалось, что, так как для нас нет существенной необходимости пополнить здесь свои запасы, лучше сейчас же уходить в море. Но мы продолжали настаивать на выдаче всего необходимого, и тогда правительство, вернее – местный представитель Англии, прикрывающийся этим именем, предложил командирам дать подписку в том, что они пойдут отсюда в Россию. Подписка была дана, но и этого унижения оказалось мало, чтобы получить то, что нам требовалось; вечером нам сказали, что судьба наша зависит теперь всецело от лорда Кромера, английского резидента в Египте, проживающего в Каире, куда и обещали сделать запрос. Так прошла ночь, и лишь наутро над нами смилостивились и доставили на суда по 200 тонн угля¹², 1,5 тонны мяса, и т. д., все такими же аптечными порциями, причем было сказано, что дать всего в большем количестве его светлость не нашел возможным разрешить, – словом, глумление полное.

Но это не все. Как только крейсера стали на якорь, нас окружали шлюпки с египетскими полицейскими; последние не позволяли никому приближаться к крейсерам и подвозить что-либо: всякий ялик, ослушавшийся этого приказания, арестовывался. Наш консульский агент, все-таки пробравшийся на «Смоленск», не мог вернуться на берег, потому что шлюпку его тотчас же арестовали, как только он из нее вышел. На вопрос – что это значит? – нам ответили, что правительством предписано нас охранять – от кого, так и осталось секретом. А на берегу толпы мальчишек совершенно безнаказанно сопровождали всякого служащего на крейсерах, которому пришлось съехать по делу, освистывая его и посылая по его адресу самые отборные ругательства на русском языке. Вообще, я был искренно счастлив, когда погрузка, наконец, была окончена, и мы вышли из Порт-Саида.

На другой день «Петербург» отделился от нас, так как намеревался безостановочно пройти в Либаву, а мы решили зайти в Алжир допринимать уголь. 16 сентября¹³, на рассвете, пройдя остров Pantellaria и будучи на траверзе Cape Bona, с крейсера заметили какое-то военное судно, идущее сходящимся с нами курсом; вскоре мы узнали в нем английский крейсер «Eclipse». Сблизившись с нами на какой-нибудь кабельтов и уравняв свой ход по скорости хода «Смоленска», «Eclipse» так и шел весь день рядом с нами, нисколько не увеличивая промежутка. Это был разведчик, вышедший, должно быть, с Мальты, с предписанием выследить нас и проводить до Гибралтара; владычица морей могла похвастаться, что ни одно «подозрительное» судно не минует ее станций, не будучи замечено, и что такие суда будут всегда сопровождаемы английскими крейсерами, пока не выяснятся их намерения. К вечеру «Eclipse» перешел за корму, а с утра снова пошел рядом, причем держался так близко, что бывали моменты, когда малейшее отклонение от курса того или другого корабля могло бы повлечь за собой весьма печальные последствия. Это совместное плавание с англичанином продолжалось до самого Алжира, но и после нашего захода в эту гавань «Eclipse» еще целые сутки караулил нас в море. В Алжире «Смоленск» простоял двое суток, после чего мы отправились дальше на север и, простояв затем еще двое суток в Гавре, в 5 ч дня 30 сентября встали на якорь у плавучего Либавского маяка.