На крыльях
Шрифт:
— Из ПВО звонили. Манёвры, что ли, или учебная тревога.
— Командиру нашему спать не дают, — зевнув, недовольно ответил он и прилёг на диван.
Но ещё до рассвета мы узнали, что это не манёвры, а самая настоящая война! В жизни ещё не приходилось видеть войну близко»…
«Август 1941 года. 31 июля мне дали первый выходной день за всё время войны, хотя я его и не просил. Сказали: — Сегодня, мол, отдыхай — и всё.
Последние дни аэродром наш бомбили часто. Ушёл подальше и немного посидел на берегу реки, под деревьями.
В природе всё было по-прежнему. Во всяком случае, там, где я сидел. Трава и деревья зеленели, какой-то паук сплёл в кустарнике большую паутину. В заводи гонялись друг за другом две серебристые рыбёшки… А вдали время от времени грохот. Бомбят.
Долго не усидел среди этой идиллии, вернулся на аэродром. И правильно сделал. Только успел осмотреть свой У-2, как меня вызвали в штаб отряда.
— Придется вам прервать свой отдых.
— Очень хорошо. Какой уж тут «отдых»…
— Самолёт исправен?
— В полном порядке.
— Слетаете в Бородино, в редакцию газеты.
… Летел бреющим, чтобы не сбили. Держал высоту 5—10 метров. Сперва шёл над речкой, а потом между рощами и над кустарником. Пилотировать было нетрудно, погода стояла отличная.
В Бородино провёл ночь. Обратно прилетел утром, доложил о выполнении задания и сейчас же вылетел в составе четырёх самолётов в распоряжение штаба армии, в район Ельни. Старшим назначен Фёдор Иванович Громов. Аэродром предстоящей посадки, как нам сказали, расположен в 6–7 километрах от передовой…
Первым летел Громов, за ним я, Бируля и замыкающим Никишов. Летели так низко, будто ехали на сказочном автомобиле, для которого бездорожья не существует. Тут уже чувствовалась близость фронта: слышна была перестрелка наземных войск, а над нами то и дело возникали воздушные бои.
Аэродром наш представлял собой маленькую неровную площадку. Работать в таких условиях трудно. А крутим лес! Но, конечно, сели нормально и ещё шутили: «В таких «аэропортах» жить можно!»
Видимо, нас ожидали с нетерпением, потому что довольно скоро к нам приехал капитан Сушко из штаба армии с заданием. Громов выделил меня.
Полетим вдвоём, — сказал Сушко. — Тут неподалёку есть участочек фронта километров в тридцать. Так нам предстоит…
Но я не буду писать о том, что нам предстояло, — в дневнике не следует. Двумя словами: требовалось возить капитана вдоль линии фронта и по его указанию садиться по ту и эту сторону. Всё.
— Понятно, — сказал я.
— Поехал», то бишь, полетели! — предложил Сушко и устало размялся перед полётом.
— Полетели.
Впрочем, мы и на этот раз не так летели, как «ехали» опять на сказочном автомобиле: мчались на высоте 1–2 метра, прячась между деревьями и в неглубоких широких оврагах, благо, что местность здесь очень пересечённая. Если бы я попробовал так полетать бреющим месяца два назад — быть бы мне на гауптвахте суток десять! А сейчас не только пехота, а даже и некоторые лётчики, вроде меня, готовы передвигаться хоть под землёй, и всё это в порядке вещей…
Из-за леса выскочила поляна, на ней домики, а возле одного из них женщина с двумя детьми. Капитан махнул рукой: — садись! Убрал газ и приземлился так, что самолёт после пробега остановился около женщины. Капитан обменялся с ней несколькими фразами, что-то пометил на своей карте и крикнул:
— Поехали!
Это было подходящее слово. Свернули влево, и я первый раз в жизни пересёк линию фронта… Почему-то я невольно внимательней стал всматриваться в местность, точно отыскивая на ней эту грозную линию. Но в природе ничто её не указывало, природе безразлично… Однако сам я понимал, что зато мне это небезразлично. Поймал себя на том, что все чувства мои обострились, и я стараюсь вести самолёт особенно точно, будто сдаю трудный зачёт по технике пилотирования.
Снова поле… Косари. Сели с хода. К нам подбежали старик и несколько женщин.
— Где фашисты? — отрывисто спросил Сушко.
— В нашем хуторе, — ответил высокий и сутулый голубоглазый старик с белой бородой и жёлтыми от махорочного дыма усами.
Капитан задал ещё несколько вопросов и делал записи.
— Немцы! — вскрикнула женщина. — Улетайте, родимые!
Мы оглянулись. Позади, из хутора, к нам бежали гитлеровцы. Я немедленно дал газ и, лавируя между стогами сена, взлетел и «поехал» дальше. Всего мы в тот день сделали 12 посадок: восемь — у себя и четыре — за линией фронта. Капитан был доволен, усталость как рукой сняло, а глаза возбуждённо горели.
Выполнив задание, мы сели на поле у лесной опушки, в районе расположения дивизии, и капитан отправился в штаб, чтобы связаться с командующим армией.
— А вы подождите меня возле машины, — сказал он.
Подрулив к самому лесу, я замаскировал самолёт ветками и лёг на мягкой густой траве. Только сейчас я понял, что чертовски устал: трудно летать на таких ничтожных высотах и зорко следить за землёй, чтобы не зацепиться за неё, да и крутиться весь день под носом у врага — дело, оказывается, не такое уж лёгкое.
Капитан всё ещё не возвращался. Обстановка стала заметно меняться: стреляли уже совсем рядом, мимо меня то и дело быстро проходили бойцы в одиночку и группами. Было ясно, что они отходили на новый рубеж…
— Улетел бы лучше отсюда, — советовали некоторые. — А то подобьют твой лимузин, на себе его не потянешь!
А капитана всё нет. Осмотрел машину, изменил маскировку, чтобы сразу можно было вырулить, и, конечно, нервничал. А за спиной всё глуше шумел темнеющий лес. Беспокойство моё росло с каждой минутой, и я уже не только не лежал на траве, а беспрестанно ходил вокруг самолёта, прислушиваясь к каждому звуку.
Дважды я забирался в кабину с явным намерением излететь, но брал себя в руки и решил, что взлечу, когда все сроки ожидания истекут или обстановка вдруг сложится невыносимой и явно угрожающей целости самолёта.
Стемнело.
Но когда терпение моё иссякло, я, наконец-то, увидел бегущего ко мне капитана. Две-три минуты спустя мы вырулили на середину поля, и я дал газ. Но вместо того, чтобы излететь, самолёт еле-еле пробежал метров сто и остановился. Убрав газ, я выпрыгнул из кабины: на ось шасси намотался лен. Распутать руками невозможно. Вдвоем с капитаном, действуя ножами, очистили шасси и кое-как отрулили в сторону на полосу овса. Там мы опять попытались взлететь, но колёса как бы тонули в мягкой и рыхлой почве и скорости не хватало.