На крыльях
Шрифт:
Рассказывали, например, такой случай. Дорохова проверял в ночном рейсе инспектор из главного управления ГВФ. Илья Нефёдович без особого труда решил несколько замысловатых задач по радионавигации и они, закурив, разговорились.
Оба — «старики» в лётном деле, они с увлечением вспоминали свою авиационную молодость. Но инспектор исподтишка наблюдал…
Погода была средняя: разорванная облачность, дымка, видимость 4–6 километров, не больше. И до самой Москвы Илья Нефёдович ни разу не глянул на карту, не включил радиокомпас и не
… В сегодняшнем полёте Дорохову сопутствовала ясная погода. Не верилось, что в этом кристально чистом «невинном» воздухе могут рождаться грозные кучевые облака по 5–6 километров толщиной, греметь и сверкать грозы, носиться снежные метели и пыльные вихри; воздух (или как часто называют его лётчики — воздушок) бережно поддерживал самолёт и не мешал его полёту, лишь изредка заискивающе качнёт его с крыла на крыло или уронит на какой-нибудь десяток метров, но тут же подхватит бережно и снова поднимет на прежнюю высоту, как бы подчеркивая этим: вот, мол, какой я добрый!
Но Илья Нефёдович отлично знал коварный характер воздушка. Время от времени на борт принимались радиограммы с сообщениями о влажности воздуха, температуре и барометрическом давлении. Так вернее: дружба, конечно, дружбой, но и сам не зевай.
Разве забудет Дорохов, как дал ему духу воздушок, особенно между Россошью и Лисками, в декабре 1954 года! Он наворочал тогда целые облачные хребты от Ростова до самой Москвы, стал такой злой и холодный, что самолёт леденел почти на всех высотах и в облаках и между слоями; он швырял тяжёлую машину, как ему вздумается, загонял весь экипаж до седьмого пота, пока пассажиры были доставлены по назначению.
Или однажды подпустил их к Горбачёву, а дальше развесил между небом и землёй целое семейство гроз и заставил Илью Нефёдовича прижаться к земле, да крутиться между ними, выискивая безопасный путь к Москве. Ох, да мало ли бывало с ним мороки! Такой уж у него характер, — хоть и знает наперёд, что с аэрофлотцами ему не справиться, а всё же иногда «старается».
Но сейчас воздушок был чист и совсем не зол, даже ласков, и все были им довольны, особенно второй пилот М.
… До Воронежа летели в прекрасном расположении духа, и М. окончательно уверился в простоте ночных полётов. Отдохнули, покурили, узнали о погоде.
— Западнее маршрута — грозы, — сказали им. — В полёте будьте внимательны.
Вылетели из Воронежа. До станции Куликово Поле небо было ясное, звездное, и яркая луна бежала, почти не отставая от самолёта. Внизу виднелась свинцовая лента Дона, золотисто пестрели огни населённых пунктов.
Подлетели к Епифани. Здесь небо было чёрным, а земные огни тускло светили сквозь тонкую пелену тумана. Илья Нефёдович на секунду включил фары: в ослепительных лучах крыльевых прожекторов клубились облака…
Вдруг по телу самолёта как бы пробежала мелкая дрожь, по металлической обшивке густо забарабанил ливневой дождь, и воздушный корабль стало, как пушинку, поднимать вверх.
Илья Нефёдович мгновенно выключил автопилот, убрал газ и, круто планируя, развернулся под 180 градусов, чтобы вырваться из облака. За его спиной завыла сигнальная сирена, предупреждая пилотов о том, что шасси не выпущены и в таком положении садиться нельзя.
Не обращая внимания на вой сирены, Илья Нефёдович быстро терял высоту. Вырвавшись из облака, Дорохов прекратил снижение на низшем обратном эшелоне 1800 метров.
— Доложи, — крикнул он бортрадисту. — На эшелоне 2100 попал в грозовое положение. Возвращаемся до получения распоряжения. Разрешите следовать в порт назначения на эшелоне 900. Пройду визуально.
— А пройдём? — спросил бортмеханик.
— Встречный борт прошел под нами на 1200 метров, — доложил Комков. — Я слышал его разговор с РДС.
— Ну и что?
— Болтанка, дождь, но грозы нет.
— Ну тем более. Стучи!
— Есть, — кивнул бортрадист, и правая рука его мелко задрожала на телеграфном ключе. Через три минуты последовал ответ: — Занимайте 900, следуйте Москву.
— Дело, — одобрил Илья Нефёдович и повернулся к М. — Снижаемся и разворачиваемся опять на прежний курс.
Второй пилот тоже держался за штурвал, но всего лишь «держался»… Илья Нефёдович метнул на него недовольный взгляд.
— Веди машину! — повелительно сказал он. — Раз попали в сложную обстановку, значит, надо действовать быстрее и смелее. Пилотируй, а не переживай…
Он на секунду осветил фонариком своего напарника: тот сидел, согнувшись над штурвалом, бледный и растерянный.
— Сообщи: «Занял девятьсот в районе Сталиногорска» и выключай рацию, — повернулся Илья Нефёдович к бортрадисту Комкову.
— Понял!
Второму пилоту стало не по себе. В глубине души он уже посчитал этот полёт последним.
— Записывай курс и время! — услышал он окрик командира и безропотно повиновался.
Шквальный ветер и ливень обрушились на самолёт. Струи дождя гулко барабанили по металлической обшивке фюзеляжа. Управлять самолётом становилось всё труднее, а второй пилот почти не помогал своему командиру.
— Это чудо, что висит над нами, — Илья Нефёдович указал рукой вверх на чёрное облако, закрывшее звезды, — ещё не гроза, а мощное кучево-дождевое облако, которое со временем может развиться в грозовое. Понял? Но пока это произойдёт, мы сорок раз успеем под ним проскочить! А сама гроза-матушка вон где, слева, километрах в тридцати и уходит всё дальше от нас…
— Понятно, — еле слышно ответил М.
— Так, друг, ты не скоро сам станешь командиром, — увещевал его Дорохов. — Гроза — это стихия, опасная для нас, ну вот поэтому мы её всегда обходим. Вот и всё! Главное — точно пилотировать и вести ориентировку. Вон, видишь, слева огни? Это городишко Донской…