На Крюковом
Шрифт:
А на аккуратно заправленной кровати, склонившись над учебником сидела, казалось бы всецело поглощенная чтением, молчаливая Светка. Но сквозь ее каштановые локоны до Егора доходили какие-то невидимые волны, от которых горячо делалось в висках и хотелось беспрерывно болтать, острить, говорить всем комплименты, предназначенные, на самом деле, ей одной. Иногда ему удавалось рассмешить и ее. И тогда, откинувшись к стенке, прикрыв лицо домиком из ладоней и уронив на пол книгу, она принималась хохотать, и кончики ее волос вторили ее смеху умилительным дрожанием.
Жизнь была ясной, умытой, распахнутой для халявного счастья. И Егору думалось,
6
По ночам за дверью комнаты носились крысы. Складывалось впечатление, будто их не меньше сотни и они проводят массовый забег на десятиметровку. Можно было различить по звукам, как отдельные бегуны налетают в спортивном азарте друг на дружку или катятся кубарем. Стоило же скрипнуть дверью, как топот десятикратно усиливался и незримой волной быстро удалялся в дальние пределы квартиры, к лестнице, где имелось множество дыр, кое-как заколоченных обрезками досок, в свою очередь также проеденных.
– Как начали эту баню ломать, так все крысы оттуда в дом перебрались, – пояснила Егору Антонида Арефьевна. – Спасу нет. Травили уже раз пять, а их все столько же.
Как-то ночью Егор выносил горшок малыша – добротное изделие, сохранившееся еще со времен Инниного младенчества – покачиваясь, с остатками сна в голове, привычно брел ощупью по коридору, уже опустевшему и настороженно тихому. Когда же он приоткрыл дверь туалета и включил освещение, его глазам представилась темно-серая зверина величиной с кошку, сидящая возле унитаза. На мгновение оба оцепенели – человек и крыса. Егор опомнился первым и, не отдавая отчета своим действиям, рефлекторно тюкнул животное краем дна железной посудины. И угодил точно по носу. Крыса подрыгалась, посопела по-человечьи, поскребла коготками бетонный пол и сдохла, а Егор тем часом окончательно пробудился. С внутренним содроганием он понес тяжелую тушу за хвост и швырнул в помойное ведерко. Долгое время потом его пальцы помнили ощущение этого холодного чешуйчатого, с редкими ворсинками хвоста. А однажды приснилось, будто он бьет горшком чудовищную крысу размером с человека.
– Господи, за что им такая жизнь? – сокрушалась Инна.
– Кому, крысам? – притворялся не понимающим Егор.
– Арефьевне с мужем, Тамаре. Мы тут хоть временно, а они всю свою жизнь.
– Нормальный симбиоз – содружество различных видов живых организмов, – сострил Егор. А сам подумал, что, будь он социологом, он поставил бы тему: «Влияние качества субстрата… вернее, качества жизни на рост числа хронических алкоголиков».
Кухню населял многочисленный тараканий народ. Когда по утрам Инна брала со стола забытую пустую чашку или блюдце, из-под них разбегались во все стороны каплевидные тараканьи детишки, зачем-то там скопившиеся. Взрослые же особи не таясь разгуливали по стенам, деловито двигая усами. Они обладали завидными акробатическими способностями: стоило замахнуться на них тряпкой или газетой, как эти удальцы начинали проделывать сверхъестественные для их собственных размеров прыжки: со стены на стол, со стола на пол, а нередко и на того, кто замахнулся.
Как установил Егор, здесь уживались в коммунистическом братстве как черные тараканы, так и рыжие. Их было такое обилие, что они не особенно ценили свою жизнь, и бывало, какой-нибудь лихач спрыгивал со стены прямо в пламя газовой конфорки, после чего, прижарившись, скакал на плите, выставляя белесое брюхо.
Ни баба
7
Под стать своим обитателям, квартира была с причудами. Казалось, она живет своей особой, ни от кого не зависящей жизнью. Сами собой открывались и закрывались форточки. Допотопный сливной бачок в туалете вдруг самовольно начинал выдавать одну за другой бурные порции воды. В другое же время он переставал сливать вовсе. А стоило решительнее дернуть его цепочку, как она оказывалась в руке вместе с подвязанным вместо ручки сковородником. Кран в кухне либо не закрывался и из него постоянно била в заржавленную раковину струя воды, либо наоборот – поперхнувшись чем-то изнутри, спазматически хрипел, и по полчаса приходилось дожидаться, пока наполнится чайник.
В коридоре под потолком потрескивала и искрила опутанная паутиной проводка, отчего свет в комнате мигал, а «Панасоник» хрипел. Невесть когда перегоревшие предохранители в электросчетчике заменяла вставленная в гнездо скрюченная алюминиевая вилка.
Пытаться что-то наладить было бессмысленно и даже вредно, ибо всякая починка приводила к еще большим разрушениям. Сливной бачок как раз и потерял способность смывать, после того как Егор попробовал его отрегулировать. Вызывать техника-смотрителя из жилищной конторы также оказалось делом пустым. Явившаяся на призывы Егора целая когорта теток с порога занялась выяснением совсем других вопросов:
– Вы что, снимаете тут комнату? Давно? За этот месяц уже заплатили? А вам известно, что здешние квартиросъемщики уже пятнадцать лет не платят за жилье? Что? Что значит «вас не касается»?! Впредь будете платить нам. Как заплатите, так пришлем сантехников и электрика, – и продолжая растревожено гоготать, они удалились.
– Нам что же, платить за пятнадцать лет? – удивилась Инна.
Егор мрачно молчал.
– Знаешь, – почему-то шепотом проговорила жена, – Антонида Арефьевна сказала мне, что эта комната, где мы живем, была Татьянина.
– Ну и что?
– Как «ну и что»! А где она поселится, когда вернется?
– Плевать. Это уже их заботы. С бабкой поживет, – отмахнулся Егор.
О том, что прежде угловая комната принадлежала бабкиной дочке, давно можно было догадаться. Не единожды ночью после продолжительных звонков в дверь, на которые никто из жильцов не реагировал, раздавался ужасающий грохот. Кто-то изо всех сил барабанил по решетке окна:
– Танька, открой! Ты что там затихарилась? Открой, сучка!
Егор подскакивал, голый, к темному стеклу, за которым угадывалась раскоряченная согнутая фигура и уткнувшаяся в прутья решетки опухшая физиономия.
– Сейчас я тебе так открою, ты, ублюдок! – негромко, опасаясь разбудить ребенка, произносил он в форточку.
– Извини, браток… все, ухожу, извини… – раскланивалось человекообразное существо и без остатка растворялось во мраке, так что можно было решить, будто оно примерещилось спросонок. Однако через две-три ночи все повторялось.
Бабка тоже, видать, забывала о том, что дочь в тюрьме. В череде монотонных ругательств, какие она дежурно выкрикивала, колошматя в стенку, иной раз приходилось слышать: