На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны
Шрифт:
Опустив письмо, я до мельчайших подробностей представил картину того ночного поиска. «Язык» командованию был нужен любой ценой. Несколько суток подряд мы пристально наблюдали за передним краем противника. Однажды мне пришлось целый день пролежать на земле, не шевелясь. И мы обнаружили-таки тщательно замаскированный окоп фашистского наблюдателя.
Ночью ползли к нему, маскируясь и прячась в высокой траве. Шелестел и что-то зловеще нашептывал ветер. То, что с таким трудом просматривалось днем, было во сто крат сложнее найти в кромешной тьме, когда в двух шагах ничего не увидишь.
Иной
Вдруг впереди послышалось приглушенное покрякивание. Это предостерегающий сигнал. Тихо, без единого звука мы подползли к Иванюку.
— Окоп, — еле слышно, одними губами прошептал тот. — Слева по ходу сообщения должен быть блиндаж.
Бесшумно, словно призраки, в зеленых маскировочных халатах мы спустились в траншею. Она была в рост человека. Края тщательно замаскированы дерном, травой.
С автоматами наперевес, в любую секунду готовые к схватке, мы гуськом продвигались вдоль траншеи. Внезапно старший сержант замер на месте. Вслед за ним застыли и мы. За поворотом неподвижно стоял часовой.
Возможно, он что-то заподрозрил и напряженно всматривался в нашу сторону. Но было очень темно, а тут еще подсвечивало из блиндажа, оттуда слышались выкрики. Немец прикрыл дверь и сделал несколько шагов в нашу сторону. Мы затаили дыхание.
Вот он остановился, прислушался. Ствол автомата направлен прямо на нас, палец на спусковом крючке. «Вдруг откроет огонь? — пронзила мысль. — Одной очередью уложит всех. Опередить его? Но тогда мы обнаружим себя и не выполним задания».
Наверное, так же думал и старший сержант.
Между тем часовой все еще стоял на одном месте, в каких-нибудь пяти метрах от нас, поводя автоматом из стороны в сторону. Он как будто приноравливался, как лучше и удобнее полоснуть. Потом… повернулся и пошел назад. Старшего сержанта будто подбросило на пружинах. Одним прыжком он очутился рядом с фашистом и обрушил на него страшный удар. Тот без звука мешком рухнул на землю.
— Чернобровкин! Останешься здесь! Петров — за мной. По возможности не стрелять!
Распахнув дверь, мы ворвались в блиндаж. Четверо немцев сидели за столом на грубо сколоченных скамейках. Пятый, в офицерских погонах, был на ногах, видимо, собрался уходить. На столе остатки ужина: раскрытые банки консервов, куски хлеба, порожние бутылки.
— Хенде хох! — громовым голосом скомандовал старший сержант, подняв автомат. Рядом с ним, готовый к бою, встал я.
Застигнутые врасплох, в первое мгновенье фашисты опешили и послушно подняли руки. Но вот офицер потянулся к оружию. Кто-то отпрыгнул в сторону. Медлить было нельзя. Мы почти одновременно открыли огонь. Блиндаж наполнился грохотом, дымом и гарью.
Четверо солдат лежали на дощатом полу. Тучный офицер, раненный, тяжело навалился на стол.
Быстро связав офицера, мы запихали ему в рот кляп и поволокли к выходу. В это время раздалась
Позади неожиданно задребезжал телефон. Не замеченный нами, он стоял в конце стола, за кучей наваленной посуды. И вот сейчас надрывался трескучим звоном.
— Фу, черт бы его побрал! — выругался Иванюк. — Беспокоятся. Наверное, услышали стрельбу. Ходу, хлопцы!
Но у немцев уже поднялся переполох. Где-то слышались их тревожные голоса, крики команды. Одна за другой вспыхивали ракеты.
— Ложись! — хрипит старший сержант, падая вместе с нами на землю. Ракеты, описав дугу, опускаются недалеко и гаснут. — Вперед! — вскакивая и волоча на плащ-палатке пленного, командует Иванюк. Но тут еще ярче, еще ослепительней зажигаются ракеты. Мы снова бросаемся в траву. Однако фашисты, кажется, успевают заметить нас. Вокруг жужжат пули.
Продвигаться стало труднее. А тут еще немец вдруг ожил. Каким-то чудом ему удалось избавиться от кляпа. Сделав неожиданный рывок, он вывалился из плащ-палатки и заорал благим матом, взывая о помощи.
С пленным, конечно, справились сразу, заткнули глотку, но фашисты усилили огонь. Совсем близко, захлебываясь, застучал пулемет и прижал нас к земле. Нужно было спешить. И как только, снизившись, гасла очередная ракета, старший сержант поднимал нас на ноги.
Мы падали, вставали, бежали, снова бросались на землю и тащили за собой барахтавшегося фашиста, который, кажется, с каждым метром становился тяжелее. Ноги подкашивались от бешеной нагрузки, пот градом катился по лицам, гимнастерки — хоть выжимай.
До переднего края оставалось всего несколько десятков метров. Уже четко вырисовывалась извилистая линия наших окопов. И тут немцы открыли орудийный огонь. В ответ загрохотала наша артиллерия.
Между тем мы были уже у цели. Еще рывок, еще одно нечеловеческое усилие — и мы, тяжело дыша, грязные, оборванные и окровавленные, свалились на дно окопа…
Очнувшись от воспоминаний, я глубоко вздохнул и поднял глаза.
В это время Липатов подхватил с пола выпавшую из конверта газетную вырезку.
— Анатолий, да ведь ты награжден! Смотри: медаль «За отвагу»! Поздравляю, дружище!
— «За отвагу» — добрая медаль, — заметил рассудительный Кузьма Белоконь. — Солдатская медаль.
10
Бесконечно долго тянется зимний день. Скучно. Обо всем мы уже, наверное, друг с другом переговорили. Выручают книги. Липатов, например, с ними вообще не расстается. Чтение для него — единственное доступное занятие. Вот уже несколько месяцев он не встает с постели. На спине образовались ужасные пролежни, и только железная воля не выдает его страданий. Он даже находит силы шутить и смеяться, чтобы подбодрить меня, если видит, что я повесил нос. А у самого еле-еле душа в теле. Длительная болезнь измотала Николая: нездоровое, землистое лицо, страшная худоба. Кожа да кости, да сплошные раны. Лежит с книгою в руках, но взгляд порой устремлен куда-то далеко…