На одном дыхании!
Шрифт:
– Какой ребенок?
– Ну это как раз не тайна! У Марины был ребенок и умер. Как она это пережила, бедная! А Владимир Разлогов о ребенке вспоминал?
– Нет, – железным, бетонным, картонным голосом сказала Глафира. – Не вспоминал.
– Ну мужчины вообще другие! Они чувствовать не умеют! Был ребенок, не было, он дальше живет как ни в чем не бывало!
…Только вперед, всегда вперед. Все, что позади, отработанный материал. Я делаю выводы, получаю уроки и иду дальше. Это как раз на Разлогова похоже!
– Ну еще раз простите, Глафира Сергеевна. Поймите меня правильно. Со звездами очень трудно общаться. Марина Олеговна хоть… настоящая! А бывает, знаете, какая-нибудь
– Бывает, – отозвалась Глафира. В висках у нее стучало.
– Мой племянник вообще в жуткую историю попал, как раз с такой вот дрянной дешевкой! – Журналистка вздохнула. Видно, устала и ей хотелось излить душу. – Он на интервью поехал, а у нее какой-то бриллиант пропал! Так она его чуть в краже не обвинила! Он тоже журналист, талантливый, хороший мальчик! Мы его с сестрой вдвоем растили, и чтобы он чего-то там украл, ну это ни в какие ворота не лезет! Вот к такой стерве на интервью попадешь, и тебя после в тюрьму отволокут!
– А где работает ваш племянник?
– В журнале «День сегодняшний». Хорошее издание, солидное, но, бывает, и они пишут про всяких…
– Как его зовут? – перебила Глафира.
Стучало теперь не только в висках, но и в затылке, под волосами.
– Дениска, – удивилась журналистка и зачем-то объяснила: – Мы с сестрой Драгунского читали, и нам имя очень нравилось! А что? Вы его знаете? Денис Столетов его зовут!
– А девушку, у которой бриллиант пропал, зовут Олеся Светозарова?
– Откуда вы знаете?!
– Я немного знакома с главным редактором, – сухим тоном пробормотала Глафира.
– Девушка, миленькая, – вдруг запричитала журналистка Оля Красильченко, – вы скажите ему, что Дениска ничего не брал, ничего! Он не мог, никак не мог! Он нормальный, хороший, честный мальчик! Глафира Сергеевна, вы ведь можете ему сказать? У них там в журнале скандал ужасный, и Дениска переживает очень!
– Я скажу, – пообещала Глафира. – А вы не переживайте. Кольцо нашлось. Ваш мальчик ничего не крал.
– Господи, вот спасибо так спасибо! А вы откуда знаете?.. Глафира Сергеевна, я вам так бла…
Глафира нажала кнопку отбоя и держала долго, пока телефон совсем не выключился. Огонь в камине пылал, и Глафире казалось, что это ее голова пылает и потрескивает в камине.
У Разлогова был ребенок, и он умер. Разлогов никогда не говорил ей о ребенке. Хотя, наверное, все знали! Даже какая-то чужая женщина, журналистка, знает.
А Глафира нет.
Голова пылала, и нужно было как-то остановить жар, треск и боль, пожиравшие ее.
Глафира отперла дверь, выходившую в сад, отодвинула щеколду и, навалившись, распахнула обе створки. На пальце полыхнул бриллиант.
Сырой осенний ветер охватил ее горячую голову, как будто положил на свое прохладное крыло. Глафира глубоко вздохнула, закрыла лицо руками и помотала головой.
И вдруг ей стало так страшно, что она вскрикнула и отняла руки.
Прямо перед ней стоял человек. Вместо лица у него была уродливая морщинистая неподвижная маска. Глафира поняла, что сейчас умрет.
Маска осталась неподвижной, только губы зашевелились:
– Ну вот и славно, – выговорили губы, и все смолкло, только ветер шумел в вершинах сосен.
Прохоров вошел, подхватил кошку Дженнифер, которая недовольно мяукнула, и внутри у нее что-то гулко булькнуло.
– Сейчас, моя девочка, – пообещал он Дженнифер, – сейчас, моя радость! Все, все будет!
Дженнифер повела хвостом и отвернулась. Слава богу, один приехал! Эту свою с собой не приволок! Она меня сегодня трогала, даже,
– Соскучилась моя девочка! Конечно, соскучилась! Ну ничего, ничего. Сейчас все у нас будет хорошо.
Ничего хорошего не было вовсе, и от предстоящего дела его мутило – прямо-таки физически, тошнота подкатывала к горлу.
– Ничего, ничего, – приговаривал он, утешая то ли себя, то ли Дженнифер, – нам с тобой осталось потерпеть совсем чуть-чуть.
Он волновался за Глафиру – нельзя было оставлять ее одну! Но как не оставишь, если ему необходим этот вечер, всего один – чтобы все наконец расставить по своим местам.
Он сильно нервничал, и кошка Дженнифер это чувствовала, мяукала недовольно. Когда он посадил ее на стойку, принялась немедленно вылизывать примятый бок, недовольно встряхивая ушами.
Прохоров навалил ей еды в миску с изображением очаровательных котят. За этой миской он специально ездил в магазин на Ленинский – чтобы у Дженнифер всегда во время обеда было хорошее настроение. Конечно, есть она не стала, и он ее уговаривал, довольно долго.
В квартире было тихо и пусто! Никого нет. Ты никому ничего не должен. Глафира, должно быть, лучшая из женщин, которые попадались ему в жизни, но как это все трудно! Как это… утомительно, честное слово. Любовь – такая же работа, как и любая другая, бесконечное приложение усилий. Нужно приспосабливаться, прилаживаться, ломать себя старого и выуживать из себя какого-то «нового». Этот «новый» в чем-то бывает похож на старого, а в чем-то совсем другой. «Новый» Прохоров, проживший рядом с Глафирой несколько дней… подустал немного. Почему-то рядом с ней ему было неловко, он все пыжился, приосанивался, будто на цыпочках ходил! Нет, им было отлично вместе – кажется, так пишут в романах, – но он все равно подустал. Глафира за ним «ухаживала» – подавала, убирала, варила кофе, провожала до дверей. Черт знает, то ли ей так нравилось, то ли ее Разлогов приучил! Вполне возможно, что приучил, с него станется. Он вообще был довольно… старорежимный, несовременный мужик! Вон какую печь у себя на даче воздвиг, как Емеля из сказки, хоть катайся на ней, да еще с беседкой, да еще с костровищем! Прохоров бывал на этой самой даче всего пару раз и каждый раз поражался. Надо же быть таким дикарем – дом в лесу отгрохал, какие-то беседки-костровища завел, собаку держал безобразную, из всех напитков предпочитал виски, а из всех развлечений хоккей, а после хоккея баню! С таким, наверное, с тоски на третий день сдохнешь, а чуть что не по его, так он кулаком по столу грохнет и на три дня на хлеб и воду. Вот бедная Глаша и подает-убирает, до двери провожает. Впрочем, «бедная Глаша» на Разлогова никогда не жаловалась, особенно в таком… бытовом смысле, хотя Прохоров знал, что живется ей не сладко.
Одни разлоговские девахи чего стоят!
Про девах он зря подумал. Стало жарко ушам и скулам, даже щеки изнутри зачесались – от стыда.
От этого самого стыда он принялся совершать кучу ненужных мелких движений – погладил кошку Дженнифер, которой это совершенно не понравилось, переставил чайник с одного места на другое, аккуратно свернул полотенчико, брошенное Глафирой кое-как, и посмотрел на себя в зеркало.
Андрей Прохоров был хорош собой и отлично это знал. В меру высокий, очень спортивный, загорелый, лицо мужественное, глаза, естественно, голубые. Ничего общего с Разлоговым. Непонятно, почему Прохорова все время тянуло с Разлоговым… соревноваться, и выходило так, что побеждал именно Прохоров, хотя Разлогов об этом ничего не знал!