На одном дыхании!
Шрифт:
– Да вы меня вообще никогда не замечали, – махнула она рукой, – я для вас… мебель. Ну просто удобство, но не человек, это точно. И потом, когда мы по вечерам сидим, я всегда верхний свет выключаю, оставляю только настольную лампу. И вы просто мимо проходите. Мало ли, кто там сидит! Может, охранник или сторож. А это не сторож и не охранник, это я сижу! – Она взяла со стола чашку и стала осторожно мыть под краном. – И в тот вечер вы ушли очень поздно, Марк Анатольевич. Я это точно знаю.
– А может, я уехал и вернулся! – неизвестно зачем сказал Волошин. –
– У меня кресло, а не стул, – тоже неизвестно зачем поправила его она, – и вы никуда не уезжали. Вам звонила из Америки ваша жена, и я вас соединяла. – Варя мельком глянула на него. – Она всегда звонит на рабочий телефон и всегда по вечерам. Ну с тех пор как… уехала. И вы разговаривали очень долго, минут сорок, а может, и больше. Даже если после этого вы сразу кинулись убивать Разлогова, то все равно не успели бы. Никак.
– Мы обсуждали условия развода, – сказал Волошин и встал, – мы теперь все время обсуждаем условия развода и условия содержания нашей общей дочери! Как вы думаете, может, стоит обратиться в программу «Пусть говорят» и рассказать всем, что моя жена тайно вывезла мою дочь за границу? А моего друга убили во время нашего разговора? А документы в то же время пропали?
– Какие документы, Марк Анатольевич?
– Я вам не скажу. Где ваша куртка? Надевайте, поехали!
Глафира проворно чистила картошку, нож мелькал, и шкурки падали в раковину тоненькими полосочками. На грязном, мокром и красном пальце сиял бриллиантовый мяч в пасти веселого бегемота. Дэн Столетов не мог оторвать от бегемота глаз. Или от пальцев?..
– А?..
– Ба! Картошку какую хочешь?
– А… это… давай жареную.
– Даю! – объявила Глафира и вытерла руки. – Сейчас еще грибов нажарю. Разлогов собирал, а я заморозила. Он любил за грибами ходить…
Он натягивал нелепейшие коричневые штаны с карманами на всех местах, даже под коленками, надевал козырьком назад древнюю брезентовую бейсболку, купленную когда-то в Лондоне, хлопал себя по бокам с крайне озабоченным видом, проверял пакет и нож. С корзиной Разлогов никогда по грибы не ходил, почему-то считал, что с корзинами ходят «только бабки». И на полдня исчезал в лесу. Возвращался всегда «с добычей», усталый, жаркий, как будто занимался невесть каким тяжелым трудом, валился на качалку, стоявшую на веранде, закуривал и призывал Глафиру рассматривать «добычу». Глафира являлась на зов, и вдвоем они разбирали крепенькие, холодные, увесистые, пахнущие лесом, землей и травой грибочки. Чистить грибы Глафира ему не разрешала. Он жадничал, не давал выбрасывать червивые, как будто никак не мог с ними расстаться, словно они были из золота! Он все повторял, что «и так сойдет», а Глафира отвечала, что есть с червяками не согласна. И весело им было, и славно, и общее пустячное дело – эти самые грибы – объединяло их и казалось обоим очень важным и интересным.
…И почему ей никогда не приходило в голову, что именно это настоящее? А все ее печали, высокая грусть, «ты первый начал», разочарование в нем, в себе и в жизни, поиски «другого», «более подходящего», – чепуха и выдумки?! Зачем они оба так долго и так бездарно выдумывали какую-то другую жизнь, вместо того чтобы жить этой, настоящей?
И как теперь вернуть прошлое, оказавшееся настоящим?
– Какая у нас с тобой сейчас жареха будет, – сказала Глафира громко, – самая вкусная еда на свете!
Дэн пожал плечами. Он был равнодушен к картошке с грибами. Подумаешь, деликатес!..
– Кому я должен позвонить?
Она вздохнула, решительными шагами ушла куда-то и вернулась с потрепанной записной книжкой. Уселась на диван перед камином и стала ее листать.
– Здесь разные телефоны, – объяснила она Дэну, остановившись на секунду. – Я всегда на бумажке записываю. В электронных книжках путаюсь. У меня… идиотизм, как у этой твоей Олеси.
– Никакая она не моя.
– Вот! Вот по этому телефону! Спросить нужно Веру Васильевну.
– Это кто?
– Это одна страшная бабка, ты ее не знаешь. Я сама позвонить не могу, вдруг там кто-нибудь меня узнает!
– Узнает, и что?
– И бабку не позовут, что, что! Или она сама не станет разговаривать. Она мне в прошлый раз сказала, чтобы я не смела не только приближаться к ее драгоценной Мариночке, но даже дышать в ее сторону! А тут вдруг я звоню!
– Ничего не понял, – признался Дэн.
– Эта бабка мне нужна, – сказала Глафира серьезно. – Она была здесь у меня и…
Сердце застучало в висках, взмокли ладони, и словно жаром из камина полыхнуло в лицо.
Да. Очень страшно. Так страшно, что нечем дышать, будто воздух тоже сворачивается, как кровь. И тем не менее придется выяснить все, до конца. Иначе и прошлое, и настоящее окажутся ненастоящими, рассыплются, как пластмассовый дом на морозе!
– Ты должен выяснить, как она сюда попала, – перебивая свои мысли, заговорила Глафира. Щеки у нее горели лихорадочным румянцем. – Придумай что-нибудь! Ну что ты садовник или электрик!
– Зачем? – не понял Дэн.
– Нет-нет! – не слушая, продолжала Глафира. – Ты позовешь Веру Васильевну и скажешь, что ты охранник Разлогова, вот как! И что ты в записи видеонаблюдения увидел ее на участке, и теперь тебя уволят, если она не скажет, как попала на участок! Кто ее пустил, понимаешь?
– Ничего я не понимаю! Ты можешь говорить по-человечески, а не нести какой-то невропунический бред?
– Какой… бред? – не поняла Глафира.
– Невропунический.
Глафира секунду подумала.
– Это что означает?
– Это модное слово. Может означать что угодно. Объясни мне толком, в чем дело.
Глафира вскочила, забежала за стойку и принялась быстро мешать на сковороде картошку. В сковороде шкворчало, и Глафира хмурилась.
– Значит, так. Вера Васильевна…
– Бабка?
– Бабка. Бабушка. Вера Васильевна работает у Марины Нескоровой, знаменитой актрисы.
– Знаю, – Дэн подошел и посмотрел в сковороду с картошкой, – Нескорову тетя Оля очень обожает.
– Ее все обожают! И она первая жена Разлогова.