На охотничьей тропе
Шрифт:
— Ишь ты! Мичуринец, значит. А молчал, — выразил своё удивление Ермолаич.
Иван, одёргивая на ходу солдатскую гимнастёрку с неотцветшими пятнышками под прикреплёнными когда-то орденами, протолкался к столу и, окинув взглядом насторожившихся товарищей, сказал:
— Я молчал оттого, что не придал значения тому, что делал. И только когда со мной поговорил наш парторг, Афанасий Васильевич, я понял, что это большое дело, — Иван на минуту умолк, словно набирая в лёгкие воздуха, и затем сообщил то, что уже ранее рассказывал Жаворонкову.
Иван хотел было уже уйти на своё место, как один из сезонных охотников спросил:
— Ну и что из этого,
— Что из опытов? А то, что я вот провалялся больше недели в постели после того, как тонул на Лопушном, с заданием отстал, а за три дня в своём питомнике столько ондатры наловил, что не только покрыл всё упущенное, но и перекрыл. К тому же все шкурки первым сортом пошли. И не как-нибудь ловил, а с расчётом, чтобы перепромысла не было.
— Ишь ты! — восхищённо воскликнул дед Нестер. Теперь понятно, значит.
— Знаем мы этот питомник! — выкрикнул с места Ефим Мищенко, в упор глядя на Ивана. — На запретном водоёме отлавливал.
Благинин выдержал взгляд Мищенко и проговорил:
— Это неправда.
— А чем докажешь? — снова выкрикнул Ефим.
Иван выпрямился, попеременно осмотрел каждого из присутствующих и твёрдо отчеканил:
— Я коммунист.
Ефим ещё пытался что-то сказать, но на него зашумели охотники.
Слушая разговор Благинина с Мищенко, Салим, и до того не поднимавший глаз на промысловиков, ещё ниже опустил голову, по лицу разлилась мертвенная желтизна.
«Ты один знаешь правду, Салимка, — думал он, — почему молчишь? Надо сказать. Зачем Ефим нехорошо говорит на Благинина? Илюшка, шайтан, на Кругленьком ондатру ловил. Он во всём виноват, он! И Салимка ему помогал, подарок принял…» Большим усилием воли Зайнутдинов заставил себя подняться со стула, попытался что-то сказать, но возбуждённые охотники его не замечали, а поднявшийся шум заглушил голос Салима.
Когда шум смолк, выступил Жаворонков.
— Иван Петрович говорит правду. Обвинили его напрасно, по чьему-то злому умыслу. Но я не об этом хотел сказать, это каждому ясно. А о том, что следует понять из рассказа Благинина. Это вот что: хозяйство у нас государственное, так и дело в нём надо вести по-государственному. Это значит, не только вылавливать зверьков и этим уменьшать их запас, а и постоянно пополнять его и тем увеличить промысел. Надо организовать сотни таких питомников, как у Благинина. И второй вывод следует сделать… Почему все шкурки пошли у него первым сортом? Потому, что он организовал отбор ондатры, создал им хорошие кормовые условия. Вот в чём главное. Этим-то мы и должны заняться. Заведующий участком составил план действий, о котором он вам расскажет. А выполнить его можно только с вашей помощью и тогда, когда все будут относиться к промыслу по-государственному.
Охотники долго обсуждали мероприятия и пришли к общему решению: организовать отбор ондатры и переселение её на пустующие водоёмы.
После небольшого перерыва началось обсуждение поведения Андронникова и Салима.
Предоставив слово заведующему участком, Жаворонков сел в сторонку и окинул взглядом охотников. Благинин, подперев голову шершавой ладонью, смотрит немигающе в одну невидимую точку и о чём-то сосредоточенно думает. Рядом — дед Нестер, покачивающий взлохмаченной, седой головой. Напротив — Филька Гахов, насупившийся, старающийся подражать взрослым. Тимофей Шнурков, хитро щуря глаза, о чём-то перешёптывается с Борисом Клушиным. Поодаль, на кривоногом стуле — Салим, по бледному лицу и затуманенным лёгкой поволокой глазам которого видно, что он сильно переживает. Андронников, подсев на один стул к Ефиму Мищенко, то и дело шепчет ему что-то, чаще обычного улыбается, словно не о нём сейчас говорит Прокопьев, а о ком-то другом.
Мнение коммунистов Жаворонков знал. Каждый высказал об Андронникове и Зайнутдинове то, что думал. Мысли Благинина, Прокопьева, Ермолаича совпадали с его мыслями. Клушин и немногие другие придерживались взгляда директора промхоза. А Кубриков определил свою точку зрения так: «Насчёт Зайнутдинова согласен, помочь ему надо, а к Андронникову слишком строго подходите. Задание-то он выполняет и это его плюс. А ошибку сделал, так мы все на ошибках учимся. Выговорок ему, товарищеское порицание — и дело с концом. Андронникова я знаю. Он человек умный — поймёт, исправится. Для нас каждый охотник дорог».
Жаворонков пытался доказать директору, что дело не только в загубленном лосе, а в моральном облике Андронникова, в том, что он сам хищничает и других за собой тянет, но Кубриков стоял на своём, повторяя: «А задание-то, задание-то? С заданием у Андронникова порядочек, и за это он уже заслуживает снисхождения, дорогой Афанасий Васильевич».
Партсобрание решило вопрос вынести на обсуждение всех охотников: пусть выскажут своё отношение к случившемуся, сделают выводы. Парторг считал правильным такую постановку вопроса, Кубриков же ещё сегодня днём позвонил по телефону и сказал:
— Излишнюю шумиху поднимаешь, Жаворонков! — директорский голос в телефонной трубке выражал явное недовольство. — По всему району разойдётся, до областной конторы дойдёт. Скажут: чего смотрели…
— А что ж, по-вашему, прикрывать преступление? Делай на здоровье, товарищ Андронников, что тебе вздумается, а мы тебя по головке будем поглаживать, — заметил парторг и резче обычного добавил: — Вам надо было бы побывать на собрании, послушать, что охотники скажут.
— Не смогу, товарищ Жаворонков, не смогу. От Лозовникова огромный пакет пришёл. Инструкции о перестройке работы, новые формы отчётности… Разобраться надо, мероприятия составить…
Слушая немного грубоватое и жестокое выступление Прокопьева, парторг вспомнил о разговоре с директором и подумал: «Кабинетный работник! Зарылся в бумаги, обставился телефонами и думает, что большое дело делает. Каждое утро газеты читает и мнит, что не отстаёт «от уровня». А жизнь-то далеко вперёд ушла».
Такие мысли о Кубрикове всё чаще и чаще приходили Жаворонкову. Да всё надеялся: директор поймёт, что дальше так руководить нельзя, перестроится. Однако после того, как съездил с ним в Перловский промхоз, к Дружникову, появилось сомнение: сможет ли Кубриков стать на правильный путь? Не глубоко ли его засосала кабинетная тина? Вот и сейчас опять хочет, чтобы всё было тихо и гладко, так, чтобы не коснулась промхоза недобрая слава. Пожалуй, поеду в район, зайду в райком партии, расскажу о нём. Надо принимать меры…
— Я считаю, что наши охотники выразят свою непримиримость к тем, кто нарушает советские законы, кто расхищает государственное достояние. — Заключительные слова Прокопьева нарушили тревожные мысли Жаворонкова.
После небольшой паузы все заговорили сразу. Афанасий Васильевич подошёл к столу, постучал карандашом по медному туловищу лампы, проговорил:
— Не сразу. Кому слово?
Все замолчали. Никто не хотел выступать первым. Борис Клушин толкнул Шнуркова в бок и шепнул: «Давай, Тимофей Никанорыч! Тебе первому по старшинству положено». Тот мотнул головой, ответил: «Тогда уж деду Нестеру».