На повестке дня
Шрифт:
– Портсигары не ломаются.
– Тогда часы - мои часы сломались. Или подметка прохудилась. Что-нибудь любое нехорошее. Я пойму.
Я ехал в троллейбусе и мучительно раздумывал - в чем же я проштрафился? И ничего не мог придумать: перед своей партийной совестью я чист как стеклышко.
И все же?
Вдруг на меня жалобу написали? На работе ведь всем не угодишь. Кто-нибудь взял да и капнул. А может, бывшая жена написала на меня заявление? От нее вполне можно ожидать такого поступка. Впрочем,
А может решили меня проверять? Весь наш институт. Кто из нас без греха? Построили загородный пансионат для сотрудников, а назвали его испытательной станцией. Двух молодых кандидатов держу на трех ставках.
Ну и пропесочат меня...
Так и не решив ничего путного, я поднимался по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Секретарша предупредительно распахнула передо мной дверь в кабинет.
– Николай Семенович ждет вас.
Воронцов поднялся мне навстречу, первым протянул руку:
– Здравствуйте, Виктор Игнатьевич. Как доехали?
– Транспорт у нас в городе плохой, - ответил я.
– Всегда битком набито.
– Да, - звучно подхватил Воронцов.
– И средние скорости движения низки. Мы еще отстаем по скорости от других городов. Да вы садитесь, Виктор Игнатьевич.
Я опустился в глубокое кожаное кресло. Пока еще ничего страшного не произошло: разговор развивается благоприятно для меня.
– Итак, разрешите.
– Воронцов зачем-то переложил на столе папку с бумагами.
– Мы с вами люди партийные, я и буду говорить без дипломатии. Какие у вас общественные нагрузки?
Вопрос не страшный.
– В Обществе по распространению...
– И больше нигде?
– Ну, разумеется, член партбюро института... Пока что оказывают доверие.
– Я запустил этот пробный камень, чтобы показать Воронцову, что я хороший человек и что меня, по всей видимости, по ошибке вызвали в народный контроль.
Но я никак не мог ожидать того, что скажет мне Воронцов. А сказал он буквально следующее:
– Как вы смотрите на то, если мы предложим вам быть членом комитета народного контроля города.
– Что же я должен буду у вас делать?
– растерянно спросил я.
– Вы хотите снять меня с института?
– Помилуй бог. Комитет это общественная организация. Туда входят разные люди, представители различных профессий: тут и профсоюзные работники, и представители печати, и директор Стройбанка, и представитель от рабочего класса, и писатель, и комсомольский работник. Но тут мы посмотрели и решили, что нам нужен представитель от науки, то есть вы - это нужно нам для проверки научных организаций. Как-никак, у нас в городе десятки научных институтов.
– Ну что же, - пробормотал я.
– Я считаю это большой честью для себя. Постараюсь оправдать доверие.
– Надо сказать,
– Конечно, конечно...
– Извините, пожалуйста, что так срочно побеспокоил вас, но завтра сессия городского Совета, и я должен был знать о вашем согласии, прежде чем подавать на утверждение сессии.
– Понимаю...
– Однако я ничего еще не понимал.
– Разумеется, Виктор Игнатьевич, наш разговор происходит пока в платоническом порядке: решаю не я, а сессия.
– Разумеется, разумеется, - продолжал бормотать я.
– Кстати, как у вас с семьей?
Вот оно - больное место.
– Год назад развелся со своей женой.
– Новую семью создали?
– Создаю в настоящее время...
– Тогда все в порядке. Не смею больше задерживать вас, можете отправляться в свое Общество по распространению...
Я вышел на улицу ошарашенный. Увидел на той стороне улицы будку телефона-автомата, хотел было побежать туда, но вовремя сообразил несолидно, меня могут заметить из окна.
Спустился по улице вниз, вошел в здание телеграфа. Вот как случается в жизни - и в народный контроль иногда вызывают для приятных известий...
Жене я сказал:
– Портсигар цел. Часы идут точно. Подметка еще не прохудилась.
На другой день прошла сессия и все сделалось само собой.
Так ваш покорный слуга оказался за столом для заседаний, за которым он сейчас сидит и обдумывает свои записки.
17
12.23.
На три минуты мы уже пересидели вопрос. Как бы перерыв из-за этого не сократили - курить хочется.
Жара расползлась по комнате; гибельной обреченностью веет от этой жары, глухой шум улицы за окном кажется угрожающим и неотъемлемым от нее. Раскатистые удары грома приближаются и становятся более резкими.
Но вдруг словно свежий ветерок прошелестел по залу: к трибуне выходит Матвеева. Она вся воздушная и белоснежная: белый воротничок блузки лег на отвороты нежно-голубого костюма, кружевной платочек будто ненароком выглядывает из нагрудного карманчика. Костюм, ниспадающий складками на талии, лишь подчеркивает ее нежность и хрупкость. Соломенные волосы копной собраны на затылке.
Она выходит к трибуне, как на праздник, на светящемся лице застыло радостное ожидание: смотрите, мол, на меня, вот я какая, вся перед вами, что хотите, то и делайте со мной, другой я быть не умею. Сейчас я вам такое скажу, что вы все ахнете...
Небесное создание явилось в народный контроль. Оно, как видение, возникает рядом с Глебовским, и кажется, сам ангел-хранитель явился ему на помощь.
Среди членов комитета возникает легкое замешательство. Все глаза устремлены на трибуну.