На руинах
Шрифт:
— Гм. Откуда. Дело в том, что у моего сына есть дама сердца, у которой он иногда проводит время.
— Накануне он тоже был у нее?
— Дайте вспомнить. Да, он провел у нее дня два, я это точно сейчас вспомнил. Видите ли, накануне вечером звонил его научный руководитель — искал Женю. Он сильно нервничал, потому что Жене нужно было отчитываться на ученом совете, а я не знал телефона этой дамы и не мог ничем ему помочь.
— А ее саму, эту даму, вы знаете?
— Только со слов Евгения. Мне даже кажется, что у моего сына несколько…гм…
— Значит, вы не можете подтвердить, что в момент убийства Дианы Лузгиной ваш сын был в Ленинграде?
Петр Эрнестович внезапно встревожился.
— Я не понимаю, к чему подобный вопрос, молодой человек?
И Толя вдруг почувствовал, что не в силах играть в кошки-мышки с сидевшим перед ним пожилым и очень хорошим человеком. Он вытащил из кармана признание Жени и протянул его Муромцеву-старшему.
— Прочитайте, мне передали это сегодня днем.
— Что это? «Я, Евгений Муромцев, признаю, что…»
Листок бумаги выпал из пальцев академика, лицо его посерело.
— Петя, в чем дело? — закричал Сергей, перехватывая у него бумагу.
Он торопливо похлопал себя по карману в поисках очечника, не найдя, стащил у брата с носа очки и, нацепив их, начал читать.
— Лиза потребовала, чтобы я показал это вам перед тем, как отдать следователю, — сказал Толя, — она считает, что я не имею права делать это за вашей спиной.
— Петя, успокойся, — торопливо говорил Сергей, которого больше всего сейчас волновало состояние брата, — это самооговор. Петя, ничего еще не доказано. Самооговор в результате нервного срыва перед защитой диссертации. Где Женя? — повернувшись к Толе, резко спросил он. — Он арестован?
— Похоже, что он скрылся.
— Зачем тогда ему было писать признание? Возможно, его принудили себя оклеветать.
— Имеются и другие улики — результаты экспертизы, показания человека, видевшего его с Дианой. Хотя я не отрицаю, что признался он, скорей всего, под принуждением.
— Тогда это признание не имеет никакой юридической силы, вину моего племянника вам придется доказывать по закону.
С трудом приподняв руку, Петр Эрнестович остановил брата.
— Нет, Сережа, это правда, я чувствовал. Так вот, почему он так странно себя вел все это время! Мой сын…
— Петя, мы пригласим опытного адвоката, он сможет помочь.
— Чем тут можно помочь, Сережа! Погибла девочка, а мой сын…убийца.
Он умолк, голова его странно откинулась назад, взгляд застыл.
— Петя! — в отчаянии бросаясь к нему, закричал Сергей. — Не умирай, пожалуйста!
Уложив брата на пол, он ритмично давил ему на грудную клетку, пытаясь заставить биться остановившееся сердце, а Толя в это время кричал в телефонную трубку:
— Дежурная, вызовите «Скорую»! Доктора в номер академика Муромцева!
Глава двадцать седьмая
На Московском вокзале к кассам было не подойти, очереди причудливо изгибались, закручивались спиралями, иногда пересекались и путались, от чего между возбужденными и усталыми
— В кассе брони всегда билетов десять есть, я могу позвонить, — начал было Женя Муромцев и тут же осекся, вспомнив, что находится теперь вне сферы отцовского влияния.
— Ты уже никуда не можешь позвонить, — зло буркнул Вася (Зойка по дороге вкратце объяснила приятелям, почему их новый компаньон находится в бегах), — разве что ментам, чтобы приехали и забрали. Только это уже без нас, пожалуйста.
У кассы брони, где за двадцать минут до отхода поезда начинали продавать невостребованные билеты, стояла огромная толпа. Желающих уехать в Тбилиси было человек сорок, Зойка покрутилась рядом и приметила толстого мужчину средних лет с солидным портфелем — армянина или, может быть, грузина, — стоявшего пятым или шестым. Дождавшись, пока он отойдет покурить, она подкатила к нему сбоку и легонько подергала за рукав.
— Ой, извините, вы не могли бы мне помочь? Очень-очень надо!
Армянин или грузин недовольно обернулся в ее сторону, и хмурое лицо его прямо на глазах начало расплываться улыбкой.
— И как же я могу тебе помочь, красавица?
— Вы в кассе брони на Тбилиси близко стоите, да? Пропустите меня, а?
Нахальство, конечно, невиданное, он немного даже смутился и развел руками.
— Как же я тебя пропущу, дорогая? Нехорошо это, некрасиво — там очередь, люди давно стоят, долго ждут, ругаться будут.
— Не-а! — Зойка очаровательно замотала головой и затараторила: — Не будут, спорим? Давайте, как будто я впереди вас стояла и отходила. Я подойду, спрошу: «Я здесь стояла?». А вы скажете: «Да, впереди меня», как будто мы совсем незнакомы. Тогда ругаться никто не будет — ругаются, если только своих знакомых впереди ставят. Я к вам подойду — вот так, смотрите, — и она разыграла пантомиму, грациозными движениями лица и тела изображая сцену своего внедрения в очередь.
Армянин или грузин смотрел, как завороженный, и глаза его масляно блестели.
— Ты тоже в Тбилиси едешь? — спросил он, раздвинув рот в златозубой улыбке.
— Ага, к мужу. Если билет достану, мы с вами вместе поедем, — она кокетливо повела глазами.
— Так ты уже замужем? — голос его стал вкрадчив.
— Ага, у меня муж в Тбилиси служит, я даже отгулы взяла — на праздники к нему съездить. Ой, я так Тбилиси хочу посмотреть — жуть! Жалко только, мужу отпуск надолго не дают, придется одной везде ходить.
— Зачем же одной ходить? — взгляд мужчины при этих словах заискрился, Зойка легонько, словно счищая грязь, погладила его по животу.
— Ой, у вас тут чего-то налипло. Так я к вам в очередь подхожу, ладно?
Полностью очарованный, он совсем расслабился и, не в силах ей противостоять, позволил внедриться в очередь. В результате сам же и был наказан — Зойка взяла четыре последних билета на тбилисский поезд, уходящий в ноль тридцать, и упорхнула от вновь испеченного воздыхателя, оставив его с носом.