На руинах
Шрифт:
— Я не погиб, меня вынудили исчезнуть. Я — Юрий Лузгин, муж Халиды, и давно мог объявить всем свое имя, но не сделал этого, чтобы не нарушить ничей покой. Однако, если придется себя назвать, чтобы доказать твою вину и твою причастность к убийству моей дочери, я это сделаю.
— Вы — Юрий? — воскликнул Женя таким тоном, каким говорят: «Как приятно, что мы встретились!», — Конечно же, вы — племянник первой жены дяди Сережи, родственник моей двоюродной сестры Тани! Я мог бы догадаться — ваш портрет висит у Лузгиных в Москве. Конечно, вы изменились,
— Ты не слишком-то боялся навлечь на них позор, когда подделывал их подписи на бланках сертификатов, — резко ответил Самсонов, — думаешь, я этого не знал? Прекрасно знал, просто для меня это не имело значения, раз за рубежом подделанный сертификат принимали за настоящий. Так что не пытайся спекулировать на своей семье, ты продашь и отца, и дядю.
Вспыхнув от стыда и унижения, молодой человек вскинул голову.
— Хватит! Вы хотите отомстить за вашу дочь — что ж, я вас понимаю. Око за око, убейте меня!
— Я не убийца и не палач, у меня нет права отбирать твою жизнь.
— Лучше смешать меня с дерьмом?
— Дерьмо к дерьму не липнет. Возможно, побывав на зоне, ты больше будешь ценить жизнь и скажешь мне спасибо, что я тебе ее оставил.
— Нет, только не зона! — отчаянно выкрикнул Женя. — Не издевайтесь надо мной, убейте меня!
— Зря. Из тюрьмы выходят и начинают сначала, как поется в песне, а смерть перечеркивает все раз и навсегда. И зачем мне нужно связываться с уголовным кодексом — даже ради тебя?
— Я сам себя убью! У вас не будет никаких осложнений, все подумают, что я совершил самоубийство на почве нервного срыва из-за напряженной работы над диссертацией.
— Так значит, ради искупления своей вины ты даже готов совершить самоубийство? — в голосе Самсонова звучала явная ирония.
— Думаете, я не хотел умереть после того, что сделал? Вам неизвестно, в каком аду мне пришлось прожить все эти месяцы!
— Что же ты до сих пор еще жив? — тон бизнесмена стал вкрадчивым.
— Наверное, убить себя трудней, чем хрупкую беззащитную девушку, а?
— Дайте мне ваш пистолет, я сделаю это прямо сейчас у вас на глазах!
— Пистолет? — Самсонов вскинул бровь и усмехнулся. — Нет, моего пистолета ты не получишь, обходись своими силами. Что ж, если хочешь свести счеты с жизнью, даю тебе зеленый свет, начинай.
Женя в растерянности огляделся по сторонам.
— Но… как? — пролепетал он.
— Да как угодно — есть веревка, есть бритва, можешь сигануть вниз с восьмого этажа. Итак?
Под насмешливым взглядом Самсонова Женя подошел к окну и, отдернув занавеску, посмотрел вниз. Открывшаяся взору высота заставила его испуганно отпрянуть назад.
— Я… мне нужно время, — голос его внезапно осип и перешел в шепот, — мне нужно написать записку отцу. Мне нужно объяснить ему и дяде Сереже, почему я…
Пожав плечами, Самсонов поднялся.
— Даю тебе времени до утра, успеешь не то, что записку — роман написать. Можешь запереться, чтобы тебе никто не помешал — мои люди сумеют войти, не бойся. Утром мы вернемся, и если ты к тому времени еще будешь жив, тебя доставят в Москву на Петровку вместе с твоим признанием. Только без глупостей, не пытайся скрыться — за твоей квартирой следят, за подъездом тоже. Я слов на ветер не бросаю, попытаешься бежать — будет хуже.
— Мне некуда бежать.
Самсонов был уверен на сто процентов, что на самоубийство у Жени пороху не хватит, но он с наслаждением представлял себе, как тот начнет в ужасе метаться по квартире, бросаясь то к веревке, то к ножу, то к окну.
Заперев за ним дверь, Женя действительно заметался.
— Веревка, — громко говорил он вслух, — выпученные глаза, вывалившийся язык. Бр-р! Нет, лучше прыжок из окна. Но только вдруг я не умру? Нет ничего хуже, чем провести остаток жизни в инвалидной коляске с переломанным позвоночником. Лучше, наверное, лечь в ванну, вскрыть себе вены и тихо уснуть, как… как Луиций Анней Сенека. «Согласно приказу Нерона кончил жизнь от собственной руки, вскрытием жил и тихо уснул, окруженный почитателями, друзьями и домашними». А я буду один, — в голосе его прозвучала горечь, — ни друзей, ни почитателей.
Через год никто и не вспомнит, что жил-был на свете такой Евгений Муромцев.
Войдя в ванную, Женя поискал в стенном шкафчике бритву, открыл ее, задумчиво попробовал пальцем лезвие.
— Ты с ума сошел! — испуганно произнес за его спиной девичий голос.
Вздрогнув от неожиданности, он выронил лезвие и обернулся.
— Ты?! Как ты сюда попала?! Или… — у него мелькнула безумная мысли, что девушку прислали проконтролировать его действия, — это они тебя прислали?
— Никто меня не присылал, я сама через балкон влезла.
— Через балкон?! — ему вдруг припомнился сломанный косяк. — Так это ты сломала дверь?
— Ну… я. Я в шкафу сидела, пока вы говорили, и все слышала. Ты и вправду хочешь умереть?
Женя криво усмехнулся и пожал плечами.
— Ну, если ты все слышала, то понимаешь, что у меня нет выбора. Кстати, а что тебе понадобилось у меня дома?
— Я пришла за деньгами — теми, что ты ему сейчас отдал. В прошлый раз я видела их у тебя в шкафу и…
— Понятно. Такты не только шлюха, но еще и воровка.
— Если б я была воровкой, то взяла бы их еще в прошлый раз, — резонно возразила Зойка, ничуть не обидевшись, — но тогда они мне были не нужны, а теперь позарез. Слушай, а ты вправду изнасиловал и убил его дочку?
— Да, — угрюмо кивнул он.
— В тюрьме тебе будет не хило, но и умирать тоже глупо. Лучше удери от них — пока спрячешься, потом сбежишь куда-нибудь за границу.
— Ты дура, я не смогу так жить — всегда в бегах и скрываясь, — в усталом голосе Жени звучало раздражение, — я привык к нормальной жизни и не хочу быть грязным бомжем.