На самом краю
Шрифт:
– Почему? – удивился Андрей.
– Это еще до конца неясно, – ответил Бородатый.
– Это, по-видимому, как-то связано с информационным фантомом, – сказал серый. – Но точно не знает никто пока.
– А почему Удод себя нормально чувствует? – удивился Андрей.
– Потому что Удод – ушелец второго типа, – по-прежнему, развалившись и прикрыв глаза отвечал бородатый. – У них все иначе. Они конфликтуют только со своими копиями…
– Хм… А как же узнать, что конфликт вот-вот начнется? – спросил Андрей, и добавил, – Или даже уже начался?
– Очень просто, – с готовностью ответил Серый, – на тебя наваливается депрессия. И чем дальше, тем пуще… Хоть стреляйся,
– Потому, – вставил бородатый, – умнее всего этого не дожидаться, а уйти загодя. Скажем, раз в три-пять лет надо менять реальность.
– Интересно… – задумчиво сказал Андрей.
– Еще бы, – с энтузиазмом подхватил Бородатый, – Еще бы! Каждые три-пять лет твоя жизнь меняется и подчас радикально. Сегодня ты, скажем – профессор, а завтра – смотритель городского коллектора, – серый хихикнул, – а после ты уже водитель грузовика… Или кто хочешь… И главное – это состояние покоя, которое не снилось ни одному из оседлых жителей любой реальности…
– Ничего себе – покой… – пробурчал Андрей, – каждые три года с якоря сниматься…
– Именно, – сказал Серый. – Именно! Основное беспокойство, неуверенность в завтрашнем дне исходит от вещей: машина сломалась, за дом надо платить, а работы нет и так далее. У тебя этих проблем не будет. Прокормиться ты всегда сможешь, а больше тебе и не надо – с собой же ничего не возьмешь кроме своих мыслей и записей – это единственное, что не создает конфликтов. Понимаешь? Вот тебе и свобода – ты сам по себе, а мир сам по себе…
– Ладно… – Угрюмо сказал Андрей. – Расскажите лучше, куда я еду, и что я должен буду делать?
– Уходишь ты, видимо завтра пополудни, – ответил Бородатый, – Попадешь ты примерно в 2055 год. Плюс – минус, два года… В той реальности нам как раз нужен наблюдатель. Ты вполне подойдешь. Так что, согласен?
– А, скажем, в какой-нибудь год поближе сюда, никак нельзя? Скажем, в 65? Вы же говорили, что моей копии там нет, значит можно?
– Во-первых, нельзя, поскольку конфликт все-таки наиболее вероятен в тех годах, где ты уже жил. Во-вторых, я ведь сказал, что нам нужен наблюдатель там, куда мы тебя направляем. Дело ведь не только в тебе, надо ведь и о других думать…
– А как мои наблюдения попадут к вам?
– Очень просто, через три-четыре года, тебя заменят, и ты передашь свой дневник пришедшему. Когда придешь, ты получишь записи своего предшественника. Его зовут Игнат.
– Где я буду ночевать сегодня?
– Здесь, – ответил Серый. – А рано утром будь готов.
Андрей как-то обреченно вздохнул и посмотрел в окно. За окном тихо падал снег…
***
Андрей открыл глаза и увидел на темном потолке мелькающие тени – огромные серые силуэты веток, качающихся в свете уличного фонаря. Над городом висела ночь. Впрочем, светало в эти дни еще довольно поздно, и потому, это вполне могло быть и просто раннее утро. Он попытался снова заснуть, но тотчас понял, что это уже более не удастся – на душе было как-то тревожно, хотелось скрутиться и замереть. Но это тоже не помогло. Он встал с дивана и на цыпочках направился в ванную. Открыл потихоньку воду и стал пить, выгнув ладонь корытцем. После побрызгал на лицо, вытерся колючим вафельным полотенцем и выпрямился. В зеркале виделось слегка помятое лицо с немного всклокоченными волосами и поросшее уже двухдневной щетиной: бороду отрастить что ли? Он оскалился, повертелся на свету туда-сюда, пожалел уже второй раз, что так и не раздобыл зубную щетку – вряд ли бы Удод пожалел несчастных 20 копеек – и, погасив свет, вышел в темную прохладную комнату.
Бородатый завозился на своем диване, затем перевернулся на другой бок, и снова засопел. Андрей тихо на цыпочках прошел на кухню и аккуратно, так, чтобы не разбудить Бородатого, прикрыл за собой дверь и включил свет. Он не очень представлял, зачем сюда пришел, но выбор был небогат: в ванной он уже побывал. Осмотревшись, в надежде найти что-нибудь полистать, Андрей обнаружил на маленьком округлом, желтоватом от старости холодильнике почти такой же желтоватый журнал "Огонек". Сомнительная свежесть журнала никакого значения не имела: в его ситуации, пресса даже годичной давности представляла такой же интерес, как и свежая, и потому, поблагодарив судьбу за то, что не оставила скучать, Андрей уселся на табурет подле маленького стола, покрытого дырявой голубой клеенкой.
На обложке красовался какой-то государственный человек в дорогом двубортном коричневом костюме, в окружении чумазых рабочих, по-видимому, шахтеров. Андрей перевернул страницу, затем другую, третью… Ничего интересного в журнале не было. Ну, то есть эффект был бы тот же, как если бы он читал некую районную многотиражку: все фамилии были совершенно не знакомы, и при этом каждая статья страшно пыжилась от собственной важности. Правда, иногда всплывали в памяти слегка знакомые фамилии, которые неведомо, почему отпечатались в памяти благодаря полузабытым лекциям по обществоведению на первых курсах института.
Андрей добрался до предпоследней страницы и обнаружил кроссворд, впрочем, уже слегка почерканный. Он задумался над тем, чтобы могло быть ядовитым кишечнополостным животным из шести букв, но, не придумав ничего, закрыл журнал, тем более что карандаш все равно найти не удалось.
Было уже, по-видимому, около половины седьмого. Трамваи за окном стали бегать чаще и агрессивнее, и уже более четко стал подниматься к окнам городской шум, пока еще робкий и незначительный, сшитый из шагов, негромких разговоров, хлопанья дверей парадных, шуршания колес и многих-многих других звуков, на которые никогда не обращаешь внимания, переступив за черту, под названием «утро».
Андрей задумался:
– Вот сегодня я ухожу… Это будет, наверное, очень похоже, на то, как улетают из родной страны навсегда. С той разницей, что никто не будет провожать, ну, разве что Бородатый. Не будет никаких слез и тяжелых повисаний на шее, не будет похлопываний по спине и ненужных фраз вроде: "Ну, ты пиши, старик, не забывай…" Кстати, обычно, именно эти люди сами перестают писать уже через пару месяцев… Нет, а в этом что-то определенно есть: вот так встать, и, не хлопая дверью уйти… Навсегда. С тем, чтобы начать все с начала, а потом снова и снова… И опять молча, не ожидая слез и прощаний… Интересное чувство…– Андрей подпер голову кулаком. – Мне ведь сейчас хочется кому-то рассказать, что вот, мол, уезжаю я… А точнее, исчезаю… Не поминайте лихом. И чтобы ошарашенный собеседник, выкатив глаза, пробубнил что-то вроде:
– Куда это ты исчезаешь?..
И тогда с выражением, c каким говорят лишь морские волки ответить:
– Не могу объяснить… Может, со временем ты сам все узнаешь…
И это будет абсолютная ложь, поскольку собеседник никогда не доживет в своем времени до того момента, когда все станет ясно, и скрывать очевидное более уже не будет иметь никакого смысла. Но почему все-таки хочется рассказать? Интересно, что это? Дефицит внешней оценки? Детские комплексы вины? Возможно…– Андрей потянулся. – Хотя, надо понимать, что от неуемной коммуникабельности, судя по тем, кто привел меня сюда – тот же Бородатый – быстро излечиваются… Иначе вряд ли бы все эти люди долго продержались бы на плаву…