На скамейке возле Нотр-Дам
Шрифт:
– Спасибо вам! – сердечно поклонился Лениной матери Валерин отец. – И тебе, доченька, спасибо! Пора нам. Прощайте!
– До осени, Димка! – Она присела перед мальчишкой на корточки и вытирала мокрые щеки. – Увидимся с тобой! Ты уже в школу сюда приедешь… Приезжай скорей! – И Димка, по-деловому напялив свой рюкзачок, вышел первым на лестничную клетку.
– Как же вы поедете, когда набралось столько вещей! Мы сейчас вас проводим! Леночка, одевайся! – сказала деловито Ленина мать.
– А мы объявление у вас на входе в подъезд сорвали и такси уже вызвали, пока вы там на кухне заняты были! – все так же смущаясь, пояснил Валерин отец.
– Какая оперативность! – вдруг тихо, но с горькой иронией сказала Лена. – Позвольте хоть до машины вас проводить.
– Не обижайся, доченька! Вот понеси-ка сумку! – сунула Лене в руки свекровь чуть ли не самый тяжелый баул, и вся нагруженная компания выкатилась на улицу встречать такси.
На прощание уже усевшийся между бабушкой и дедом Димка все-таки позволил Лене, сунувшейся в машину, себя поцеловать, и отъезжая, махнул сквозь стекло рукой. Этих знаков внимания в сгустившейся уже августовской темноте Лена не заметила. Вернулись они с матерью домой в полном молчании.
– Есть будешь? – Мама, бледная от усталости, села в комнате на первый попавшийся стул. Лена окинула взглядом свое знакомое до малейшей мелочи разгромленное жилье.
– Прости, мама, – сказала она и подобрала с пола обрывки веревки.
– Если не будешь, давай тогда спать.
Мать улеглась, бросив на кухне грязную посуду. Лена немного походила, все прибрала, помыла и ушла в ванную. И если бы кто-нибудь стал прислушиваться снаружи к току бегущей из душа воды, то, несомненно, разобрал бы короткое, емкое слово «предатель!». Но, собственно, к кому это слово относилось, без дополнительных вопросов понять было невозможно.
Мне самой эти осетинские события, в принципе, оказались до лампочки. Конечно, неприятно было сознавать, что в глазах цивилизованного мира мы опять представали какими-то дикарями, которые все время попадают в странные, сложные, двусмысленные истории. Однако даже под пыткой, сейчас, в моем интересном положении, я не стала бы влезать в детальное изучение этого вопроса. Кто прав, кто виноват, в контексте осетинской войны волновало меня мало. И даже мнение «цивилизованного» мира не могло изменить состояние моего тела. Я была уже не то что беременна – я была уже на сносях. И этим все было сказано. Я изучала специальные сайты, общалась в Интернете с такими же, как я, «девушками» и, должна сказать, находила в этом определенный интерес.
Совершенно неожиданно на работе меня повысили в должности. По этому поводу я должна была быть благодарна в первую очередь Лене. Как я потом узнала, сделать маленьким начальничком над всеми нами должны были ее, но она как раз в это время взяла дополнительный отпуск по личным обстоятельствам, а когда ее стали спрашивать обо мне, сказала, что я – отличный работник. О моей беременности французскому начальству она умолчала. А нашим было все по фигу. Назначили, уволили – можно было найти много новых претендентов. Мне прибавили зарплату, я чувствовала себя неплохо и стала находить в работе еще один интерес.
Лена же, напротив, выглядела очень неважно. Я видела, что ее что-то сильно тяготило. Но она теперь не особенно раскрывалась передо мной, да и встречаться нам с ней где-либо, кроме работы, было некогда. Но, насколько я понимала, не только физическая усталость тяготила Лену. Я как-то раз было попробовала заикнуться при ней о Париже, но она посмотрела на меня так мрачно и так умоляюще, что я пообещала себе больше в эти воспоминания при ней не вдаваться.
Но вдруг в один из не очень веселых для нее августовских дней (погода как раз испортилась – после небывалой жары пошли дожди) Лена позвонила мне и пригласила посидеть в кафе. Я обрадовалась этому приглашению. Не знаю, как Лена, а я-то как раз все время вспоминала Париж. Я скучала по нему. И снова много бы отдала, чтобы посидеть на той самой заветной скамейке возле Нотр-Дам. Однако приходилось зарабатывать деньги.
Мы встретились с ней после моей работы. Это Лена выбрала небольшой ресторанчик, своей террасой выходивший в маленький сквер с прудиком. В нем плавали золотые рыбки. Вечерело. По периметру сквера зажглись круглые стеклянные фонари. Два из них не горели.
– Вот и в жизни так, – сказала вдруг Лена, глядя на них. – Вроде все ясно, светло, не запнешься, а все-таки для полного счастья нужно, чтобы все вокруг тебя светилось.
– А тебе чего не хватает? – спросила я.
– Не знаю, – пожала плечами она, и я подумала, что за те несколько месяцев, что прошли после нашей поездки, она очень изменилась. Лена не просто осунулась, она постарела, если можно так сказать о женщине двадцати четырех лет. Ее милое лицо утратило подвижность, которая так нравилась мне в Париже.
– Послушай-ка, что с тобой? – спросила я Лену. – Может быть, что-нибудь случилось с Валерием?
– С Валерием? – Она опять пожала плечами.
– Нет. Он был в Осетии. Я тебе не говорила?
Я удивилась:
– Конечно нет. Я ничего не знаю.
– Ну, вот, теперь знаешь. Он там воевал. Куда-то стрелял, что-то бомбил, кого-то прикрывал. В общем, показал себя героем.
– Ну, молодец! – как-то не очень уверенно сказала я.
– Ага, молодец! – скривилась Лена. – Его командир ему тоже так сказал. И еще добавил, что если он так замечательно проявил себя в южных областях, то ему лучше всего туда назад и перевестись. Там и квартиру ему дадут в первую очередь. Как герою.
– А ты что? – спросила я, не зная, что еще сказать в ответ на такой неожиданный поворот событий.
– А что, как ты думаешь, могу ему сказать я? – зло посмотрела мне в глаза Лена и залпом выпила полбокала вина, которое мы заказали. – Естественно, я сказала ему, что возвращаться туда – полная глупость, и надо срочно из армии уходить. И начинать здесь, в Москве, новую жизнь.
– Ну, наверное, – одобрила я. – Зачем же второй раз входить в одни и те же воды?
– Это ты так полагаешь. Я так полагаю, и моя мама – тоже. А вот наш дорогой Валерий считает не так.
– Он что, хочет вернуться назад? – удивилась я.
– Представь себе.
– И чем же он это объясняет?
– Объясняет тем, что он хочет летать. Вот и все его объяснения. – Она помолчала. – Он даже вчера сострил – что уж на него совсем непохоже.
– Да? И как?
– Сказал, что, если бы все молодые ребята могли летать, наркотики перестали бы продаваться.
– Ехать в дыру из Москвы, когда вся Россия рвется оттуда сюда… – я помолчала. – Глупо, но я бы поехала.
– Ну вот и я поеду! – произнесла вдруг Ленка очень решительно.