На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей
Шрифт:
— Вибрационная болезнь, — объяснил паренек без тени грусти в голосе. — Это от отбойного молотка. В костях исчезает какое-то вещество, они ломаются и уже не отрастают. Вы уже обратили внимание на мои ногти.
При этих словах полный мужчина вошел в купе и деловито взял руку паренька:
— Давай-ка посмотрим.
Он поправил очки и привычным движением начал ощупывать ее. По его розовому лицу прошла тень:
— Запустил ты болезнь.
Полный мужчина окинул внимательным взглядом впалую грудь паренька, его опущенные плечи, прислушался к его дыханию:
— И силикоз тоже?
— Тоже, — с улыбкой
— Какой степени?
— Гриша! — обратился паренек к своему спутнику. — Какой степени? Ты меня слышишь?
Небритый смотрел в окно и не отвечал.
— Вы врач? — спросил я.
— Да.
— Гриша, давай за доктора, за его здоровье!
— Глупость какая-то! — в сердцах воскликнул доктор. — Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть!
— Абсолютная глупость, — повторил доктор, голос у него прерывался от негодования. — И все из-за проклятых денег! Зачем вам эти деньги?
Ответа не последовало. Поезд подходил к станции.
— Зачем вам эти проклятые деньги, если вы из-за них чуть ли не с младенческого возраста инвалидами становитесь? — В голосе доктора слышалось отчаяние.
— Не разбираетесь вы в таких делах, доктор, — спокойно откликнулся небритый.
— Я? Я не разбираюсь? Я двадцать пять лет лечу людей, через мои руки прошли тысячи больных…
— Не разбираетесь, — произнес паренек.
— Совсем не разбираетесь, — неожиданно для себя подтвердил и я.
Паренек раскашлялся, этот звук напоминал стук топора по доскам.
— Видимо, я и в самом деле чего-то не понимаю, — сокрушенно промолвил доктор. — И все же всему виной — проклятые деньги…
— Нет!
В этих словах мне почудился стон или лозунг. Они шли из самого сердца. Паренек немного успокоился, его глаза расширились и потемнели.
— Мы, доктор, работали не только ради денег, — тихо сказал он. — Правда, нам много платят, но дело не в деньгах.
— В чем же? — почти крикнул доктор и поднял руку с обручальным кольцом. Рука дрожала.
— Вам, доктор, этого не понять, — грустно произнес небритый. — Бай Станко собрал нас, организовал бригаду. — Сначала мы не верили ему, считали зеленым. Чтобы он командовал нами вместо Величко! Вы знаете, кто такой Величко?
Доктор пожал плечами.
— Не знаете. Величко был одержимым.
— Был одержимым, — повторил паренек.
— Никто не верил, — продолжал небритый, не отрывая глаз от доктора. — Никто не верил, что мы пробьем проклятую скалу… Девять бригад распались, никто не хотел работать там. Деньги! Да плевать я на них хотел! Когда мы пробивали туннель в этой скале, мы совсем мало зарабатывали. А работа была почти самоубийством. А когда у нас ничего не получилось со второй шахтой, пришлось все переделывать — с обратным наклоном… Помнишь, бай Станко?.. А денег у нас до этого было столько, что мы могли целый город купить!
Паренек ничего не сказал.
— Ему памятник надо поставить! — с фанатичной любовью, глядя на паренька, продолжал небритый. — Когда мы отравились газами, он один нас всех по очереди вынес! А наверху женщины с детьми такой рев учинили, что небо дрожало. И мы снова спустились в шахту, хотя умирать никому не хотелось…
Он помолчал, потом заговорил снова:
— Липова скала? Вы спрашиваете, доктор, какой степени? — У него вдруг осел голос. — Посмотрите на
Доктора оглушило это сообщение. Я молчал, бессмысленным взглядом уставившись на ногти паренька.
— Его отправили на пенсию, — добавил небритый. — Теперь я везу его в Поповско, его родное село.
— Отвезешь, Гриша, и вернешься, — в голосе паренька скользнула тревога.
— Не вернусь, — буркнул небритый, глядя на пол. — Я тебя не оставлю.
— Тебе нужно вернуться, у тебя четверо детей. Кто их станет кормить?
— Я привезу их в твое село, бай Станко. Я крепкий, стану работать в земледельческом хозяйстве. Пчел с тобой заведем, попросим небольшой виноградник, у меня эти вещи получаются…
— Виноградник, а, Гриша? Ульи? — на лице паренька появилась улыбка.
Небритый выразительно посмотрел на нас с доктором. Мы вышли в коридор, встали у окна. Солнце словно обстреливало поезд лучами-стрелами. Из купе доносились возбужденные голоса. В соседнем купе строители из Трына играли в карты.
Доктор смотрел в окно. У меня пол уходил из-под ног.
— Ничего не понимаю, — сокрушенно произнес доктор.
Солнце теперь висело совсем низко над холмами.
Дончо Цончев
Звездная пыль
Было просто невозможно представить, что Илию Богданова могут не впустить в варьете. Он надел костюм, повязал галстук, тщательно стер влажной тряпкой известь с ботинок. В карманах у него лежало минимум в пять раз больше денег, чем в карманах толпившихся у входа пижонов. Но швейцар пренебрежительно отмахнулся от него — мол, иди, тебе здесь не место! — и захлопнул дверь в зал у него перед носом. Илия остался в фойе.
Но через минуту этот деловой человек во внушительной униформе с блестящими пуговицами и фуражке вдруг засуетился, чтобы впустить двух солидных мужчин. С ними вошли и две девушки, которым швейцар улыбнулся и кивнул. Илия Богданов хотел поинтересоваться, почему для одних мест нет, а для других они сразу находятся, но это сделал вместо него кто-то другой из толпившихся у входа в зал. Швейцар раздраженно и громко ответил, что только что вошедшие заказали столик заранее. Илия Богданов обернулся, чтобы удостовериться, что и Мария слышала это объяснение, которое делало нанесенное оскорбление не таким обидным. Но она стояла в глубине огромного фойе, возле гардероба, и, похоже, не интересовалась подробностями.
Она смотрела то на стены, то на потолок, но больше всего ее интересовала блестящая красивая мозаика у нее под ногами.
Эту мозаику делал Илия Богданов. И высокий цоколь здания, и колонны. Каждый кусочек мрамора прошел через его руки. Никто в целом свете, даже инвеститор, никогда не станет рассматривать эти облицовки так пристально, как он, Илия. То, что работа его станет приковывать взгляды, он отлично знал еще тогда, когда, насвистывая и сдвинув набекрень сделанную из газеты шапку, с удовольствием укладывал мозаику. Он представлял, как по этой мозаике, любуясь ею, пойдут гости из Канады, Голландии, с Чукотки. И восхищение унесут в свои далекие города и селения. Он ничего больше не хотел — только работать творчески. Он был счастлив.