Шрифт:
Вот вы говорите – американцы, американцы. Согласен от и до, есть подобная нация. Только объясните, что за герой такой выискался, каких он психологических размеров и подоплеки, и в каком падеже с ним тет-а-тет произносить. Скажем, коснись мы его силуэт словом, один брызжет – нахрап, другой – делопут, третий вообще нипочем объявит – скуковит и неумник. Так я докладываю: находился, рассмотрел и вышел оттуда в недоумении зелом. Теперь и в светлый полдень не различу, где умный, а где противоположный. Впрочем, история эта столь сомнительная, что сижу теперь и покрываюсь размышлениями – а в здравом ли я уме, либо весь мир накренился и отодвинулся от законов
Казус явился следующий. Объявилась мне командировчонка в рай обетованный. Поясню наскоро. Работаю я в горнодобывающей отрасли – близко к сырьевым ресурсам, можно произнести. Правда, присутствую в науке. Словом, намараковали мы коллективом одно мероприятие, облегчающее иностранцам возможность пользоваться народным (?) достоянием. Завязались на этой почве отношения. Начальство пустилось за границу ездить, да как-то раз и меня приспособило. Дело в том, что я сносно рассуждаю на американском языке.
Общие места опущу, а сразу устремлюсь к насущному. Из всего пребывания выкроил я пару дней на собственность. Тут вот какая штука, учится в Америке, в одном провинциальном университете мой родной племянник, – стало модным посылать студентов обучаться за границу в счет разных благотворительных стипендий, и Вовка умудрился выиграть конкурс – он по сговору за мной в назначенное место заехал и увез неподалеку в свой городок. Утром это произошло, днем мы достопримечательностями любовались – магазинами, главным образом, второй руки – а вечером соорудили посиделку с его знакомыми.
Жил Вовка в общежитии – очень приличного вида двухэтажный особняк с множеством просторных, комфортабельных помещений. Он занимал на пару с приятелем две смежные комнаты, здесь вечеринку и устроили. Народу подсобралось довольно – пиво, крепкое, закусь – на меня внимание почти никто не обращал, и слава богу, ибо человек я на общение сморщенный. Отсюда же и употребил некоторое кол-во – средство для раскрепежа доморощенное. И в самом деле, вскоре осмелел, соваться в разговор начал и вообще улыбаться. Тут еще замечу. Демократия в Америке штука чрезвычайная и профессор с последним студентом на ты. Кроме того, иные преподаватели вообще в той же общаге живут и рюмку пива с учеником накатить не гнушают. Да и сами студенты народ разновозрастный. Короче, присутствовали там особи моего порядка, и это удали мне добавило.
Итак, журчит беседа. И вот какой штрих. Вы ж кино американское видите и сами, поди, убедились, что относительно фак ю народ тамошний – расторопный. Во всяком случае, в фильмах об этом объявления повсеместно развешаны. Выясняется, что и в жизни о принадлежности к этому слову толкуют ребята как о паре пустяков. От такого обстоятельства и посягательств на разные интимные темы со стороны аборигенов приходит мне в идею одно шальное воспоминание из отрочества довольно игривого свойства, и решаюсь я расположенных окрест людей в него посвятить. Тем более что частенько эту историю мне доводилось пользовать и отомщен улыбкой происходил. Вот упомянутый рассказ.
Что-нибудь годов одиннадцать я пережил и по тому случаю, как и в прежние летние отпуска, являюсь на жительство в деревню, к тетке. Жизнь идет самая стоящая и один эпизод включает в себя посещение купно с приятелем чужого огорода. С намерениями пакостливыми. Посещение образовалось неудачное – застигнуты получились в самый нерасторопный момент. Углядела нас хозяйка, тетка лет двадцати (оно, конечно, и не тетка, – но как при небольшом дите, то тетка и есть) и крепко шуганула. От физического возмездия мы увернулись, но словом обласканы были отрадно. От неприменения физических достижений и перепуга, отойдя на отчетливое расстояние, я взялся перечить и говорить вздорные слова. На это тетка пообещала меня таки достать – взор ее горел неминуемо и подтверждал достоинство угрозы.
Минуло несколько насыщенных деньков. Я, как и в намедние дни, помогал дружку пасти коров. Происходило это неподалеку от леса и основной нашей задачей состояло не пускать зверей в оный, дабы не заплутали, или выковыривать неусмотренных злоумышленников. Вот раз погнался я за нерадивой особью и добросовестно выцарапал ее из массива. Облагороженный тщательно выполненным уроком и сморенный ягодным соблазном погрузился затем в некоторую чащу. Поковырял что-либо малость, усладился и присел невзначай на травяную поросль. Да и не отведал, как задремал. Сколько этим занимался, не отвечу, только проснулся в неге. Солнце ласковое сквозь листву ползет, птицы лопочут, ветерок в волосах шелестит – окаянно. Встаю, субтильный, и направляюсь на диспозицию.
Здесь и следует доложить, что убитый негой просмотрел одно обстоятельство. Заблудился в те счастливые минуты в моих закромах муравей, да от огорчения и цапнул… Куда?.. Изъясняюсь предусмотрительным языком Пушкина: «Впился ему в то место роковое, излишнее почти при всяком бое, в надменный член…» Да так обстоятельно, что я и не почувствовал.
Ну, отстояли смену. Солнце, слышь, куражу лишилось, валится с небосклона. Ведем перед собой стадо – свободные и молодые. Уж добрались до деревни, чувствую, некоторая физическая неладность кроится у меня в штанах. Однако не станешь же – поскольку деревня вступила в непосредственную близость – рассматривать явление. Да и коровы, хоть молчаливый свидетель, всё женского полу. Добрались до дому, юрк я в неприглядное место и учиняю обследование. И вот знаете, только панораму отверз, тут ко мне кондратий и припожаловал. Предстало моему взору нечто сугубо удивительное. Вместо обычной принадлежности явился патриот нечеловеческих размеров и столь сложной конфигурации, что невозможно – да и неловко, понимаете – описать феномен. Это позже обозвали хворь аллергией, а пока пожалуйте с явлением жить. Словом, пострадал я ночь (сразу признаться не решился), а наутро предъявляю дядьке доказательство и требую: вот, де, родственник, наблюдай и резюмируй, как в данных кондициях будешь меня содержать. Покачал головой дядька, потер поясницу, тетка руками всплеснула, и повели они племянника, огорошенные, в лечебную клинику.
Пожилая врач в клинике вилять не стала и, оглядев мероприятие, конкретно сказала: «Хм!» (Еще и добавила – «нда…») Затем осторожно потрепала мои волосы, уважительно произнесла: «Компресс поставим, подожди в перевязочной, сейчас сестра подойдет», – и вышла из кабинета вместе с родней.
Сижу в этой перевязочной, стало, одинокий и испытываю страх, ибо шибко дерзкое это слово – компресс. Только не долго я наслаждался, сколько пошли совсем язвительные приключения.
Сижу, значит, понурившись, со спущенными штанами и прикрываю надлежащее ладошками (что можно). Голова опущена и краска стыда течет вместо крови, поскольку вид совершенно непринципиальный. Слышу, чмокнула дверь и наблюдаю, как во взор вплывает нижняя часть туловища гражданки в белом халате.
– Ну, что жалеешь, – произносит верхняя часть туловища, – не боись, не отниму. Показывай сокровище.
Поднимаю голову – дабы хоть какой-то жест изобразить – и тут, осозерцав целое, предаюсь бесконечному ужасу. Передо мной стоит та самая тетка молодуха – поборница огородных устоев, обещательница отместки на мою проказливую плоть. Полный крендель.
Описать состояние не берусь, только знаю, что мельтешит между ним мысль о неотвратимой каре. И очень хладонамеренно подтверждает мою сообразительность тетка таким словом: