На узкой тропе(Повесть)
Шрифт:
— У Душанбы?! — вскинулся учитель. — Вы и это знаете? Это правда?..
— Конечно. Вот поэтому-то мне и хочется с вами поговорить. Вы не замечали у Саидки кусочка кожи на шнурке, с которым он никогда не расстается? Тумар?
— Н-нет, не замечал… Не замечал, — повторил он.
— Ну, ладно. Главное, что ребятам удалось оторвать Саидку от бродяг, — проговорил Саитбаев. — Но это еще не все… У меня есть небольшая просьба.
— Если это в моих силах, пожалуйста.
— Надо так сделать, чтобы Саидка пока не оставался ночевать в саду. Сможете так сделать?
— Наверное, — недоуменно протянул Насыров. — И это вся просьба?
— Да, пока вся.
Позавтракать и напиться чаю они так и не успели. Поезд, сбавляя бег, подходил к станции. Саитбаев не стал ждать его полной остановки, кивнул головой учителю и вышел из купе.
После ночного визита Гузархана Алихан уже не мог заснуть. Он вышел из худжры, сполоснул из кумгана лицо и руки и принялся за работу.
Ребята спали, спасаясь от комаров под легким пологом — пашшаханой. Алихан не стал их будить. Из головы не выходила мысль: почему Гузархан бросил нож и убежал? Что с ним случилось? Не мог же он испугаться спящих детей? Что ему дети, если он никогда не имел и не знал их? Дети и дом не для него… «В доме и в семье — зло», — вспомнил он слова, не раз слышанные от своего бывшего пира. Теперь, когда «шайтаны» знают, где он и что с ним, они не оставят его в покое…
Но вот поднялись ребята. Надо покормить их.
— Зачем не разбудили нас, Душанба-ака? Мы теперь меньше успеем сделать… Вчера и позавчера мы просыпались раньше, — поздоровавшись, с легкой обидой проговорил Иргаш.
Алихан не стал спорить. Он молча принялся за свой завтрак. Против него, на циновке, сидел Саидка. На нем не было его замызганного халата и дервишской шапки — свое одеяние он скинул в тот же день, когда вернулся из тугаев. Скинул и забросил за штабель сухих кизяков у себя во дворе. Волосы ему остриг Иргаш, не так уж ровно, как бы это сделал парикмахер, зато теперь не торчат грязные вихры. Федя отдал ему совсем еще новую тюбетейку. Ромка — штаны и рубашку. Саидка стал неузнаваем, неузнаваемы стали его глаза, улыбка. А Душанба, глядя на него, все больше тревожился. Он не хотел рассказывать ему о встрече с Гузарханом, но был уверен, что и за Саидкой отныне будет ходить опасность. А вот как устранить ее, он не знал и поэтому тревожился.
В полдень за Саидкой пришла сестренка Рано и сказала, что его зовет мать. Алихан отозвал Саидку и, придерживая за плечо, тихо, едва скрывая волнение, сказал:
— Будь осторожен, Саиджан. Понял ты меня?
Саидка только моргал глазами: почему Алихан так встревожился, ничего ведь не случилось.
— Еще раз прошу тебя, дружок…
Саидка мотнул головой и, толкнув сестренку, пошел за нею.
К вечеру, когда уже разошлись ребята, в саду появился Джура Насырович. Алихан радостно вскрикнул и схватил руки учителя. Учитель тоже обрадовался встрече.
— Все ли у вас хорошо, Алихан-ака? — спрашивал он. — Здоровы ли вы? Устали?
— Ой, Джура-ака! Я здоров и чувствую себя хорошо. Очень рад за вас, что вы вернулись! Раны больше не беспокоят?
— О, врачи теперь такие волшебники! Посмотрели, пощупали и сказали: ни-ни!
Они прошли в беседку и сели. В саду уже появились птицы, отдохнувшие от дневного зноя, и робко пробовали голоса, чтобы затем не умолкать до полуночи.
— Не успел приехать и так много узнал хорошего. Тургунбай-ата рассказывал мне о вашем походе в тугаи. Заслужить похвалу старого партизана — надо быть действительно очень смелым. Он не разбрасывается словами.
— Ничего хорошего мы не сделали, Джура-ака, — печально склонил голову Алихан. — Тургунбай-ата достоин уважения, но он преувеличивает. А вам скажу: не уверен я, что все это благополучно кончится.
— Что вы имеете в виду? — насторожился учитель.
— Этот самый наш поход может вызвать злобу и месть «волосатых». Сумасшедших не судят — они очень хорошо усвоили эту часть закона.
— Да?
— Конечно. Мадарип-ишан это испытал на себе. А когда ему удалось — сказал: «Душевная болезнь — наша охранная грамота. Не стыдитесь ее». И вот с тех пор…
Насыров вспомнил Саитбаева и пожалел, что того нет рядом.
— Мне все-таки надо пойти и рассказать, — тяжело вздохнул Алихан. — Не хотелось… Но вижу — больше нельзя откладывать. Боюсь, что может что-нибудь случиться. А что касается меня — будь что будет, я заслужил…
— Верю вам, — тихо сказал учитель. И опять подумал о Саитбаеве — как он хотел видеть его в эту минуту! А вдруг совет, который он собирался дать, окажется неподходящим и помешает делу? Но почему он, Саитбаев, тогда сам не сказал о Душанбе, не предупредил, что можно и чего нельзя. Такой человек, как Саитбаев, ничего не мог упустить из виду, не имел права…
— Если вы решили отказаться от этих жалких фанатиков, от всего прошлого, следует сказать главное, Алихан-ака. А главное, как я его понимаю, надо сказать открыто, полным голосом, чтобы все слышали. Понимаете?
— Не совсем.
— Послушайте меня, Алихан-ака, я ваш друг и не желаю ничего вам плохого. Вы никогда не думали о том, чтобы написать в газету?
— В газету?..
— Да, да, именно в газету, — убежденно продолжал Насыров. — Ее прочтут все, среди читателей окажутся и те, кто еще верит духовникам. Будут и ваши… — вырвалось у Насырова, но он тут же поправился, — те… знакомые… И хорошо, если они почитают статью. Это, Алихан-ака, будет здорово! Подумайте хорошенько. Я помогу вам, Алихан-ака, — почему-то прошептал он. — Вы начните, а потом вместе подумаем. Получится хорошо, уверяю вас.
Алихан ничего не сказал. Помолчал. Потом, как будто на что-то решившись, крепко пожал руку Насырову.
ОДНОРУКИЙ СТОРОЖ
Федя заметил его на большом перекрестке в Маргилане и сразу же вышел из автобуса, в котором ехал из Ашлака в Фергану. Рауф-хальфа сидел возле арыка, держа на коленях петуха. Укрывшись за стволом тополя, Федя стал наблюдать за стариком. «Быстро он возвратился из Коканда, — подумал Федя. — Наверно, удрал…»
Рауф-хальфа сидел, не двигаясь, и, казалось, дремал. Но это только казалось. На самом деле, прищурив глаза, он внимательно поглядывал по сторонам, разглядывая прохожих, сновавших туда-сюда по шумному перекрестку.
Но вот он неожиданно поднялся и пошел в сторону базара.
Рауф-хальфа остановился возле старой мечети, в которой теперь размещался красильный цех какой-то артели. Он потряс жестянками, из-за угла показался сторож — старый и однорукий, с кривым ножом на поясе. Поглядел, покачал осуждающе головой и что-то сказал старику. Слов Федя не расслышал, он только заметил, как Рауф-хальфа плюнул, повернулся и зашагал прочь. Однорукий караульщик, покачивая головой, глядел ему вслед.