На все четыре стороны
Шрифт:
— Погоди, какие шкафы с подвесками? — спросила Алена, открывая сумку. Вот кошелек, вот деньги, вот щетка для волос, косметичка, а где же…
— Ну, мадам Зерван занимается изготовлением и реставрацией люстр, поэтому у нее вся кладовка заставлена шкафами и шкафчиками, бюро и секретерами со множеством ящичков с разными подвесками, висюльками, хрусталиками, разноцветными стекляшками и всем таким звенящим и бренчащим, сияющим и сверкающим.
— Боже мой, вот никогда не представляла, что кто-то занимается такими вещами…
— У них наследственная профессия, — сказал Мишель. — Ее матушка этим занималась и ее бабушка или тетушка, точно не знаю, но у них те
— А где же мадам Зерван берет висюльки?
— Наверное, на блошином рынке. Или заказывает антикварам, или ездит по распродажам старых вещей. Впрочем, не знаю точно. Она странная дама, наша мадам Зерван.
— Фамилия у нее точно странная, — согласилась Алена.
— Это потому, что фамилия арабская, — сообщил Мишель. — Она была замужем за арабом, причем очень богатым, сыном какого-то нефтяного шейха. Ну, сами понимаете, чтобы купить и содержать даже всего один этаж самого настоящего шато, нужно или иметь родовое состояние, или быть сыном нефтяного короля.
Юноша констатировал это совершенно спокойно, и Алена поняла, что за спиной Мишеля стоят отнюдь не нефтяные вышки, а крепкие тылы в виде родового состояния. Что ж, можно только порадоваться за него и его maman. Значит, преподаванием танцев мадам Вите занимается из любви к чистому искусству. То-то она может позволить себе продавать дороженные босоножки по себестоимости! Наверное, и впрямь из эстетических побуждений. Но уроки у нее все же дорого стоят… Альтруизм и расчетливость — вот те сплавы, на которых держится характер истинной француженки!
— А кто еще в этом шато живет? — спросила Алена, в десятый раз перебирая все содержимое сумки. Нет, не может быть, чтобы она оказалась такой клинической растяпой!
— На третьем этаже апартаменты le comte Lazare, графа Лазара. В таком шато обязательно должен обитать настоящий аристократ, правда? Мадам Зерван любит говорить, что она тоже аристократического рода, но мы с maman не очень-то ей верим. Граф Лазар обожает медленный фокстрот. Maman с ним занимается, она ведь не только уроки танго ведет. Говорит, граф — настоящий талант, только поздно проснувшийся, — болтал Мишель. — Пожалуй, да, поздновато: ему восемьдесят лет. Но он танцует, играет в теннис, ездит верхом и никогда не пользуется лифтом.
Что за комиссия, создатель! Восемьдесят лет! Медленный фокстрот! А Алена-то считала, что это она поздно увлеклась танцами и шейпингом!
— А мадам Зерван тоже танцует? Или ей муж не велит? У мусульман, наверное, с танцами строго!
— Наверное, строго, только мадам Зерван никакая не мусульманка. Муж ее, кстати, давно умер, так что она спокойно носит кожаные штаны, гоняет на мотоцикле и все такое. Но она не танцует, ей некогда: у нее тут вечно живет целая куча родственников ее мужа, и она с ними ужасно носится. Я их не выношу! — пылко сообщил Мишель. — Они везде суются, громко говорят, всех осуждают, ужасно возмущаются, что в школах арабским девушкам запрещают носить эти их платки… А кожаные штаны мадам Зерван они воспринимают совершенно спокойно. Я, конечно, не расист, вы не подумайте, — торопливо уточнил Мишель, — но они бывают иногда такие… non compris! Вы понимаете?
— Я понимаю, — кивнула Алена, подумав, что мальчик оказался очень, очень тонкий. Non compris, то есть «несочетаемые» — отличный эпитет в данной ситуации. Скандальные арабские родственники — и невероятный шато… И впрямь несочетаемое сочетание! Надо надеяться, гости мадам Зерван не приводят сюда верблюдов и не разбивают свои шатры в центре парка?
А
— Слушай, — сказала она, — оказывается, я мобильник дома забыла. Вот souillon, неряха.., то есть я хотела сказать, maladroit, растяпа! — И она вдруг вспомнила, как точно так же перепутала эти слова в разговоре с Антуаном около ксерокса в магазине карнавальных принадлежностей.
— Ну, не огорчайтесь, — успокаивающе кивнул Мишель. — Во всяком случае, теперь ничего не надо отключать. А если вам понадобится куда-то позвонить, у нас есть телефон. А теперь пойдемте, осталось две минуты.
И Алена сделала первый шаг в своих новых туфлях…
Они вышли из «магазина», захлопнув за собой дверь, и пересекли лестничную площадку. Она была в длину ровно десять шагов. Каждый шаг из этих десяти Алена воспринимала отдельно.
Да, теперь она понимала, что чувствовала бедная Русалочка после того, как выпила ведьминское зелье и вместо рыбьего хвоста у нее образовались ножки. «Ее нежные ножки резало, как ножами…» Замечательно сказано!
Но, похоже, Мишель ничего не замечает. Вот и ладно. Надо думать, никто не заметит, как Алене больно, как невыносимо, как…
Мишель распахнул перед ней дверь в зал, и тут Алена окончательно ощутила себя несчастной Русалочкой, ради ножек расставшейся со своим чудесным голосом! У Алены голос был не бог весть какой, однако она тоже рассталась с ним, потому что прямо перед ней в классической «пирамидке» танго — прижавшись щекой к щеке — стояли Руслан и Селин.
Этот день выдался для меня хлопотным, а еще мне предстояло ночное дежурство взамен одной заболевшей сестры (уже начинал пошаливать тиф, и хотя мы немедленно отделяли таких больных, все равно были случаи заражения и среди персонала).
Я сидела на стуле в коридоре и клевала носом.
Вдруг послышались шаги, я вскинулась, надеясь: Левушка! Но это был доктор Вадюнин.
— Не спите? — шепотом спросил он, хотя мы находились в коридоре и наш разговор, скажем, вполголоса не был бы слышен в палатах. Я оценила деликатность и ответила так же, шепотом:
— Конечно, нет. А вы почему здесь? Разве Нынче ваше дежурство?
— Новый лазарет. Не привык. Волнуюсь. Хожу, привыкаю. У меня бессонница, — ответил Вадюнин короткими фразами, и мне показалось, что он и впрямь волнуется. — Хотите, идите подремлите, я посижу.
— Что вы! — Я даже обиделась такому предложению: неужели у меня такой безответственный вид, неужели можно подумать, что я способна бросить больных? — Нет уж, спасибо, я никуда не отлучусь.
Он постоял рядом, задал несколько вопросов касательно качества пищи в нашем лазарете (на ужин пригорела каша, но я ему ответила, что это случай редкий, с поваром нам очень повезло, он и сам сегодня переживает больше всех), о чем-то еще, теперь и не припомню, и как-то незаметно разговор перешел на Новочеркасск, на тот случай, о котором я его спрашивала еще при обходе. Он рассказал, что при отступлении Добрармии из Ростова всех новочеркасских раненых, казаков и офицеров, отвезли в их родной город и разместили по тамошним лазаретам, среди мирных обывателей. Их пытались выдать за гражданских больных, однако затея эта с самого начала была обречена на провал. Красные наметанным глазом вычисляли «белую кость» и «нагаечников», как они звали казаков, и немедленно выводили из госпиталя. Кто не мог идти, убивали на месте, ну а выведенных потом расстреляли.