На всех фронтах
Шрифт:
За окном быстро темнело. Падал мокрый снег, залеплял стекла. В избе еще звучал голос Левитана. Аппетитно запахло вареной картошкой и мясными консервами — хозяйка принесла ужин. Во время ужина к избе подкатил мотоцикл, и мотоциклист вручил капитану Хорину пакет. В пакете был приказ генерала Катукова.
«В населенном пункте Нефедьево, — говорилось в приказе, — сосредоточилась танковая колонна противника в количестве восемнадцати машин. Приказываю колонну уничтожить в 8.00 6 декабря».
— Зовите лейтенанта Гудзя, — распорядился Хорин.
Через двадцать минут лейтенант Гудзь докладывал о своем прибытии. Маленький, худенький, черный, как паровозный кочегар, лейтенант смотрел на своего командира и давнего друга, как смотрит человек, не вовремя оторванный от важного и срочного дела.
— Садись, Паша, ужинать будем.
— И только?
— Не совсем.
За всю неделю первый раз сегодня танк отвели с переднего края. Танку требовался ремонт. И экипаж, забывший, когда последний раз ощущал тепло жилища, менял каток, искореженный снарядом в утренней контратаке.
Лейтенант сел к столу и заскорузлыми пальцами, отвыкшими от масла, взял горячую с треснутой кожурой картошку, не спеша очистил, окунул в глиняную миску, на дне которой блестел растопленный свиной жир. Хорин подвинул карту.
— Вот — Химки, а вот — Нефедьево.
— Вижу. Оно отсюда в семи километрах.
— Точно… Так вот, Паша, в Нефедьеве — немцы. Восемнадцать танков. У нас в батальоне — один. Твой, значит… Уясняешь?
— Уясняю.
— Да ты ешь. У нас картошки целое ведро.
Но есть уже расхотелось.
— Если колонну не раскромсаем, — продолжал Хорин, — завтра она будет в Москве.
— Зачем? — спросил лейтенант и тут же понял никчемность своего вопроса, но командиры вдруг заулыбались: шутка оказалась к месту.
— С колонной нужно покончить утром.
— Как?
— Твоим КВ.
— Вот теперь понятно. Будут боеприпасы?
— Будут! — Хорин показал на незнакомого, в замасленной телогрейке капитана: — Это наш артвооруженец. Он все даст. Правильно я говорю?
— Обеспечим, — ответил капитан, не отрываясь от еды.
— Уясняешь? — торопил Хорин. — Дадим сколько надо. И людей накормим.
— За ужином я уже послал.
Хорин поднялся, одернул гимнастерку. Поднялся и Гудзь.
— Вот что, Паша, — добавил комбат, — ты поговори с ребятами. Приказ необычный. Раньше таких не отдавал. Легче было… Отсюда до Москвы полдня пехом.
— А на гололед прикинул?
— Ты все шутишь.
— Ну, надо так надо.
— Ах, Паша…
…Неловко было перед лейтенантом Старых, потому что он, Гудзь, вместо него командует экипажем. Лейтенант Старых в чем-то проявил, как значилось в приказе, неразумную инициативу. Этого начальство не простило. Отстранило от командования. Хорин мысленно чертыхнулся: повезло лейтенанту Старых. Но война продолжается. И каждый понимал, что кончаться она будет далеко на западе.
Лейтенант Гудзь перебирал в памяти людей своего нового экипажа. Ребята молодые, но самый молодой — наводчик Иванов. Гудзь знал, что Иванов — доброволец, любит математику, мечтал попасть в университет. Доедая картошку, поднял голову лейтенант Старых:
— Завтра нужен будет опытный наводчик.
— Наводчик есть, — ответил Гудзь. — Иванов не дрогнет.
— Все мы не дрогнем, — сказал Старых. — В хорошем бою нужно хорошо работать. Без эмоций. Поэтому, товарищ капитан, прошу дать добро заменить Иванова мною.
Хорин изумленно взглянул на проштрафившегося лейтенанта.
— А что?.. Резон.
— Тогда, может быть, лучше командиром, — предложил Гудзь. — В экипаже вы человек свой…
— Э, нет! В училище меня считали лучшим наводчиком. Кроме того, Иванов еще мальчишка. Войну мы принимали первыми, ему заканчивать… Как, товарищ капитан?
— Правильная арифметика, — согласился Хорин.
ЗЕМЛЯ РОССИИ
Падал мокрый снег. В темноте он казался черным. Лейтенанты шли рядом. Сапоги скользили по еще не схваченной морозом глине. Далеко на юго-востоке полыхало зарево. Низкие плотные тучи давили на него, и оно растекалось по горизонту, как лава далекого вулкана. Еще до войны, в Саратове, Павел Гудзь видел фильм, где показывали извержение лавы.
— Вот и Химки горят, — показал на зарево Старых.
— Химки — уже Москва, — неохотно отозвался Гудзь.
Говорить не хотелось. А думалось о многом. Разве еще полгода назад он предполагал, что немец окажется под Москвой? Да если бы такое сказать — расстреляли бы как паникера.
Чем ближе они подходили к танку, тем явственнее чувствовалось, что усталость покидает тело. Росло возбуждение. За долгие месяцы войны Павел усвоил: если приказ отдается без вдохновения — подчиненные командиру не поверят. Сейчас предстояло отдавать приказ, выполнение которого, как сказал бы в другой обстановке Хорин, было на грани фантастики.
Лейтенанту Старых шагать молча было невмоготу.
— Замечаешь, Павел, сплошная глина. Вроде и смотреть-то не на что. А все-таки своя, русская… Ты хоть Россию-то видел?
— Даже Красную площадь.
— Когда?
— Участвовал в параде.
Лейтенант Старых волновался, говорил отрывисто, словно торопился. «Ах, Ваня, Ваня», — ласково говорил про себя Павел, догадываясь: этот бывал в переделках. Солдат, если он очень хочет выиграть бой, не должен усомниться в командире, а командир, в свою очередь, — в экипаже.
ЭКИПАЖ
Он, как семья, складывается не сразу. Чтоб узнать друг друга, нужно пуд соли съесть. Шестнадцать килограммов, шестнадцать тысяч граммов. Если разделить на дневную норму, получатся годы.
Хороша поговорка, да не для военного времени. За семь месяцев войны лейтенант Гудзь много раз бывал свидетелем, когда, честно делая свое солдатское дело, гибли экипажи, взводы, роты, батальоны. Оставшиеся в живых объединялись в новые экипажи и воевали дружно, как будто в течение всей службы ели из одного котелка, спали под одной шинелью.