На всех фронтах
Шрифт:
К лесу, сигая через жердевые изгороди, кто в чем, бежали немецкие солдаты. Лейтенант прикидывал: тут их было не девяносто и не сто. Пока КВ стоял в засаде, в деревню под прикрытием снегопада стягивалась вражеская пехота. Убегающих немцев огнем из пулемета косил Татарчук.
МУЗЫКА БОЯ
Поединок увлек, захватил, как может захватить страсть, сильная и неотступная. Других мыслей не было, кроме той, которая движет человеком, одержимым одной-единственной целью, — не дать врагу уйти живым. Это был бой на истребление.
А немцы, вот они, за речкой, уже пришли в себя, ведут огонь из пушек, и снаряды ложатся кучно, прицельно. Броня не гудит, а кажется, стонет, и каждое попадание в танк отзывается жестокой болью, как будто гвоздем прокалывают барабанные перепонки.
Тогда Гудзь думал, пожалуй, как и все остальные члены экипажа: «Выбить как можно больше танков». Он следил за машинами, которые быстро исчезали с деревенской улицы. Эти танки представляли наибольшую опасность. Чувство опасности перебивалось радостью: добрая половина машин уже полыхала. От их жаркого пламени вспыхивали избы, и не столько дым, сколько пар от таявшего снега заволакивал деревню.
Не сразу дошло, что по танку бьют со стороны леса.
— Левее! Левее! Еще левее!
Башня метнулась влево. Понял наводчик. Эти, как показалось командиру экипажа, девять, а может, и десять машин вели себя нагло. Били по советскому танку в полной уверенности, что ответа не последует. Слишком уж увлекся экипаж танками, что стояли на деревенской улице.
Лейтенант Старых кинул ствол влево. Слава богу: башню пока не заклинило. Секунда-вторая…
— Огонь! Огонь!
Надо спешить, но не торопиться. У наводчика завидная выдержка. В бою секунда может показаться вечностью: это когда в тебя бьют, а ты не можешь ответить тем же.
Наконец вздохнул танк. Командир делает для себя открытие: своего выстрела он не слышит! Зато видит, как пехота поднимается в атаку и бежит, бежит по уцелевшему мостику, по серому снегу, издали пехотинцы, как дробинки на белом госпитальном столе, катятся в Нефедьево. Значит, пехота заметила что-то такое, чего не заметили танкисты.
Ах вот оно что! Немцы отходят! Танки, стреляя по КВ, отползают к лесу.
— Кирин! Заводи!
Механик-водитель включает двигатель. Работы двигателя не слышно.
— Кирин!.. Почему не заводишь?
— Порядок, товарищ лейтенант!
В Нефедьеве, куда ворвалась наша пехота, творится невообразимое.
Внимание лейтенанта Гудзя приковано к танкам, которые отходят к лесу. Туда же из деревни бегут немцы, бегут среди взрывов. Гудзь догадывается: это бьет батарея, видимо, та, которая ночью помогала танкистам выдвинуться к речке. Теперь батарея своим огнем сопровождала пехоту. Дым закрыл отползающие танки, и для КВ наступила пауза.
— Попить бы, — попросил Саблин.
— Поищи там флягу, — сказал Кирин, — где-то около тебя.
Лейтенант Гудзь вспоминает, что какую-то воду он лил на Саблина, приводя его в чувство. Фляга валялась под ногами среди гильз. Но она была пуста. Пить вдруг захотелось всем. Бой, судя по разрывам снарядов, перемещался на западную, отдаленную окраину деревни.
— Командир, командуй, — напомнил лейтенант Старых.
— Выгрузим гильзы.
Враз открыли три люка. Черными от копоти руками танкисты жадно хватали снег, запихивали в рот, жевали.
Лейтенант Гудзь первым принялся выбрасывать гильзы. Их подавал ему Саблин. Гильзы были горячие, как из печки. Не чувствуя ожогов, лейтенант хватал их и бросал на вспаханную снарядами луговину.
— Все! Загружаем! — крикнул Саблин.
Теперь они втроем — Гудзь, Саблин, Татарчук, — передавая друг другу, грузили боеприпасы, предусмотрительно спрятанные в ровике. По счастливой случайности ни один снаряд не угодил в боеприпасы, хотя слева и справа от ровика зияли дымящиеся воронки. На подмогу пытался было выбраться лейтенант Старых, но командир остановил его:
— Отдыхай.
Бой откатился, но не утих. Над головой оранжевыми шмелями летели трассирующие пули.
— По местам!
— А бочки, командир?
— Потом!
Лейтенант Гудзь хвалил артиллеристов. Это они дали возможность загрузиться и передохнуть.
Нефедьево пылало. По реке стлался тротиловый дым, забивал дыхание. Танкисты невольно думали: каково пехоте? Пехотинцы брели по мокрым снегам, простуженными глотками кричали «ура». За речкой их голоса сливались в протяжное эхо. А пушки били и били.
— Вперед!
КВ дернулся и, словно согревая себя после холодной ночи, пошел тяжело, как мамонт. Вот и деревня. Улица идет вверх, на площадь. По ней Кирин ведет машину, как по танкодрому, — здесь сплошные препятствия. Дым отлетает в сторону. Танк выскочил в поле. Немцы ударили из пушек.
От прямых попаданий снарядов КВ споткнулся, но не остановился. Обычно после удара снаряда двигатель глохнет. Но сейчас машина вела себя как живое существо, казалось, она понимала людей, и люди называли ее самыми нежными и ласковыми именами.
Машина тоже любит ласку. Никогда Павел Гудзь не слышал от танкиста бранного слова, обращенного к танку.
— Торопись, милая, — просил механик-водитель Кирин, и машина брала подъем, который не взять ни на каком танкодроме.
— Наш КВ не оплошает, — заверял Татарчук.
— Не наш, а наша КВ — «Красавица Вера», — по-своему расшифровал начальные буквы заряжающий Саблин.
Преодолев препятствия, Кирин подвел машину к деревянному строению. Это был овин. Отсюда сквозь пламя просматривались немецкие танки. Лейтенант Старых один за другим выпустил четыре бронебойных снаряда. Два танка задымили. Из них выпрыгивали немцы, бежали к лесу.