На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин
Шрифт:
– Все еще с рубахами копаешься! Эка фря ленивая! Ну, брат, так на месте не много наслужишь. Здесь в людях жить, так надо работать, а не почесываться. Протопи печь-то скорей да разогрей щи. Ведь рабочие покончат на огороде, так придут ужинать.
Арина засуетилась, вылила воду из корыта, развесила выполосканные рубахи на веревке около печи и принялась топить печь.
– Чего ты дров-то валишь зря, толстопятая! Ведь тут не варить, а разогревать хлебово надо. Топи кочерыжками. Для этого и кочерыжек прошлогодних надергали! – крикнул хозяин на Арину.
– Да сыры они, кочерыжки-то, не горят… – робко пробовала оправдаться Арина. – Я давеча утром пробовала их жечь, но они не высохли еще.
– Не высохли! У вас все не высохли. Постараться лень. Не жалеете хозяйского добра, черти окаянные! Здесь ведь дрова-то не в Боровичском уезде, здесь они четыре с полтиной за сажень. Сажень-то дороже тебя самой.
Вообще, обращение хозяина с Ариной резко изменилось. Речи были уже совсем не те. Впрочем, Арину это радовало. Она уже смелее пробежала мимо него на огород за кочерыжками, вернулась оттуда с целой охапкой и стала их валить в печь. Кочерыжки, однако, только шипели. Хозяин сидел и смотрел в печь.
– Прикрой печку-то заслонкой… Сделай поддувальце – вот и разгорится тогда настоящим образом, – проговорил он и прибавил: – Эх, руки-то что крюки неумелые! Мало, должно быть, тебя родители за косу таскали. Даже поддувало сделать не умеешь. Загороди топку-то всю заслонкой, да щель и оставь – вот тебе и поддувало будет. Вот уродина-то! Ничего не понимает.
Ардальон Сергеев вырвал из рук Арины железную заслонку и приладил ее к печке, но сырые кочерыжки горели плохо.
– Нет, в людях так жить нельзя. Не того ты фасону, – продолжал он. – За такой фасон откуда угодно по шеям прогонят, даже и не в безработицу. А я еще тебя, толстопятую, леденцами баловал, три рубля дал. За что, спрашивается, я тебе три рубля дал, коли ты ни на какую работу не годна? Даже печи истопить настоящим манером не умеешь. Нет, не лафа так… Давай три рубля обратно – вот что… Не желаю я лентяйкам потакать.
Арина вздохнула и ответила:
– Что ж, возьмите, хозяин.
– И возьму! Зачем же задарма давать! Почем я знаю, может быть, завтра же тебя, неумелую дуру, придется по шеям с огорода спровадить, – проговорил Ардальон Сергеев.
Арина сняла с шеи бумажный платок, развязала узелок, сделанный в кончике платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее перед хозяином на стол. Хозяин достал из-за голенища бумажник из синей сахарной бумаги и спрятал туда трехрублевку.
– Кабы ты для нас, были бы и мы для вас, – злобно подмигнул он Арине. – Я вот и паспорт твой взял из прописки. Посмотрю завтрашний денек, какова ты в работе на огороде будешь, а не ладна – так и с Богом по морозцу. Нам белоручек не требуется. Да хорошо еще, что паспорт-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даром, пока рубль тридцать копеек заживешь. – Помолчав с минуту, он спросил: – Леденцы-то все сожрала, что я тебе давеча дал?
– Да ведь и сами же вы давеча чай с ними пили. Нет у меня больше леденцов.
– Вишь, утроба! Прорва…
– Чего ж вы, хозяин, лаетесь? Ведь сами же вы дали.
– Глуп был. Думал, что ты девка понимающая. Да и вообще глуп. Ну, кто об эту пору, когда еще гряды копать рано, столько баб и девок на огород нанимает?!
– Воля ваша.
– Конечно, моя. А ошибка сделана, так поправка нужна. Сгонять надо лишних.
Ардальон Сергеев подождал и через минуту произнес:
– Ты вот что… Ты мне больше не нужна. Сегодня отработаешь, переночуешь здесь, а завтра иди с Богом. Пятиалтынный за день тебе расчету, паспорт в зубы и – марш.
Услышав эти слова, Арина не выдержала и заплакала.
– Ставь котел-то в печь, ставь. Печь уж вытопилась. Нечего тут реветь! Нареветься-то и завтра на свободе успеешь, – прибавил Ардальон Сергеев и, взяв картуз, вышел из избы.
Когда работа на огороде покончилась и рабочие пришли ужинать, Арина сейчас же объявила Акулине, что ей, Арине, хозяин отказал от работы. Акулина даже изменилась в лице.
– Ну не подлец ли человек! – воскликнула она. – Не захотела девушка быть к нему склонна, так он и вон гнать. Тогда и я с тобой вместе уйду. Не хочу я тебя оставить. Ну как ты, молоденькая девушка, будешь одна? Ну куда ты пойдешь? Как одна будешь искать работу? Нет, я с тобой… Я тебя одну не оставлю. Будем вместе искать местов, по другим огородам пойдем и поспросим. Нельзя тебя оставить. Я и твоим отцу с матерью сказала, что не оставлю тебя и буду за тобой смотреть.
Когда к ужину явился в избу хозяин, Акулина объявила ему, чтобы он и ее уволил и выдал ей паспорт.
– Ну вот… С какой же стати я твой паспорт в прописку отдал! Ах, ведьма, ведьма! Вот черти-то! Спервоначалу нанимаются, а потом пятятся. Ну как уж и рублевую больничную марку налепили на паспорт? Тогда как хочешь, тогда я тебя ни за что не отпущу, пока рубля тридцати копеек ты не заживешь. Ладно, я завтра утречком схожу в участок и узнаю, можно ли паспорт без прописки взять, – закончил он и стал молиться в угол на икону, приготовляясь ужинать.
Рабочие, отужинав, по обыкновению, начали укладываться спать кто под лавку, кто на лавку, подкладывая под головы мешки или котомки со своим немудрым имуществом, но четыре боровичские женщины вышли из избы на огород потолковать об Арине и Акулине.
– Чего ты-то, дура, уходишь с огорода?! Тебя ведь хозяин не отказывал, – говорили две землячки Акулине.
– Не могу я, милые, Арину одну оставить, – отвечала Акулина. – Как я ее одну по Питеру пущу слоняться, место искать, коли я выбожилась и выклялась ейным отцу с матерью, что до тех пор при ней буду, пока ее на место не предоставлю. Да и что за радость здесь за пятиалтынный служить! Авось найдем что-нибудь получше. А найдем получше, так, может быть, и вас переманим отсюда, может быть, и вам что-нибудь хорошее найдем. Ведь хлеба ищут, матери мои, хлеб хороший так, зря, не дается. Ведь мы, как пришли в Питер, то только на три огорода и сунулись, на двух нам отказали, а на третьем мы и остались. Поищем еще где-нибудь. Вы оставайтесь покуда, заживайте прописку паспорта и больничные, вам нет расчета уходить, а мы побродим.
– Да конечно же, поживем, – согласились две другие женщины. – При месте ли или без места! Здесь все-таки харчи и пятиалтынный в день, а бродить по городу, так ведь проедаться надо. Вот заживем прописку и больничные, тогда другое дело.
Порешив таким образом, землячки отправились в избу укладываться спать. Арине следовало еще до спанья убраться с посудой, ополоскать чашки, ложки и котел. Лишь только они вошли в избу, как Ардальон Сергеев, лежавший уже на койке за перегородкой, заслыша их шаги, крикнул Арине:
– А ты что ж это, красавица толстопятая, посуду зря бросила! Или уж хозяин протурил с места, так хочешь сложа руки сидеть? Протурил с завтрого, а сегодня-то ты все-таки служишь, поденную плату получаешь, хозяйские харчи до отвалу ела.
– Уберу, уберу, хозяин, – отвечала Арина. – Будь покоен.
– Ну, то-то. Барышню из себя не разыгрывай.
– Не беспокойся, хозяин. Я ей помогу, и вдвоем живо все уберем, – сказала Акулина.
– Уберем!.. Раньше следовало убрать, а уж потом идти на огород язык чесать, – продолжал Ардальон Сергеев. – Ведь керосин-то в лампе горит да ее ждет, пока она уберется. Керосин денег стоит. Зачем ему зря гореть!