На земле живых
Шрифт:
– Чёрт с ним. Кого ты ещё видел?
– Сейчас и не вспомню. А! Жидёнка этого тощего, Хамала. Тащился, доходяга, в библиотеку. Но какой с него убийца?
– Нергал презрительно махнул рукой.
– Святоша этот паскудный, Ригель, гулял с Невером. Руки чешутся превратить их физиономии в кровавое месиво, но я не верю, что это кто-то из них.
– Внимательно слушавший его Мормо пренебрежительно кивнул.
– Риммон и в самом деле был с девицами весь день в Шаду, я уточнил у конюхов. Патрик говорит, что в воскресенье уезжали Пфайфер и Грек с Ланери, но к нам через Конюшенный двор никто не проходил. А ты кого видел?
– Митгарта. Он прогуливался со своей жабой-сестрёнкой, да Вальяно о чём-то говорил около полудня в галерее с куратором. Чернявую эту видел, Патолс.
Нергал на мгновение поднял на него глаза.
– Это всё нам ничего не даёт. Её убить могли с шести утра, когда мы расстались, и до четырёх дня.
Мормо покачал головой.
– Нет, только с десяти утра.
– Ах, вот как...- Нергал попытался сделать вид, что он смущён, но у него мало что получилось. Впрочем, не слишком-то он и пытался.
– Всё равно, пять часов - времени хватило бы любому.
– Если еврей прав, и нож вонзили в мёртвое тело, то... как её убили?
Фенриц задумался. А ведь верно, чёрт возьми. Как?
Впрочем, эти мысли недолго занимали герра фон Нергала. Ночь была бессонной, день сумбурным - и вскоре он решил, что, вместо того, чтобы утруждать себя никому не нужными догадками, полезнее всхрапнуть.
А мысли у господина Нергала не расходились с делом.
Мысли же Бенедикта Митгарта были гораздо мрачнее, чем передал Хамал. Три поколения кутил-предков привели род к разорению. Сестра не знала истинного положения дел, но посвящать её он ни во что не собирался. Чёрная месса и последовавшее за ней известие об убийстве Лили помогли Бенедикту хотя бы на время немного отвлечься от мрачных помыслов. Но теперь они снова нахлынули мутным потоком. Последний выход оставался всегда - пуля в лоб, и дело с концом. И что мешает? Ничего. Он не любил сестру, не любил себя, не дорожил ничем. Даже оригинально будет - подряд две смерти в Меровинге! Дураки найдут связь, перепугаются до смерти. Никто не поверит в самоубийство, оставь хоть сто записок. Да и глупо думать, что он удостоит кого-то объяснениями.
– Мы разорены, Бенедикт?
– От неожиданности Митгарт вздрогнул.
Он и забыл, поглощённый своими мыслями, что Хелла сидит здесь же, в тёмном углу. Он редко снисходил до бесед с ней, отделываясь односложными ответами и лаконичными фразами. Нет, Бенедикт отнюдь не считал ее недалёкой дурой. Ума-то как раз сестрице было не занимать. Имей она приличную внешность, например, как Эстель или Эрна, её можно было бы легко пристроить. Красота - бабский капитал. Но, увы...
– Почти. Мне неприятно говорить об этом, но, боюсь, приданого у тебя не будет.
– Ты думаешь, я не смотрюсь в зеркало? Мужа мне не найти и при миллионах.
Митгарт молча посмотрел на сестру. Впервые раздражение уступило место подобию жалости. Каково ей каждый день ловить на себе презрительные взгляды девиц и чувствовать мужское пренебрежение?
– Мы сможем оплатить учёбу? Может быть, мне стоит оставить Меровинг? Мы сэкономим.
– Пока не знаю.
– Не отчаивайся. Пуля в лоб - это не выход.
– С чего ты взяла?
– Митгарт изумленно уставился на Хеллу.
– Ты несколько раз смотрел на нижний ящик шкафа. Там у тебя пистолет.
'Чёрт бы побрал сестрицу!'
Для Генриха Виллигута смерть Лили фон Нирах значила не больше, чем сухой осенний лист, слетевший с дворового вяза. В ночь после похорон в спальне Виллигута Морис де Невер обнял его, и Генрих ощутил игру мышц его массивных плеч. Властно подчиняя себе возлюбленного, Морис заставлял его буквально сходить с ума от наплыва страсти. Впереди маячила статуя Бафомета, что-то верещала рыжая Лили, в спине которой торчал огромный чёрный нож. Нергал и Мормо пытались вытащить его, а Риммон оттаскивал их самих. Митгарт, не обращая ни на кого особого внимания, расставив руки, пытался сделать балетное фуэте, но постоянно падал на толстый персидский ковёр.
Ещё до пробуждения Генрих понял, что это сон. Тяжёлые веки с трудом разомкнулись, и в глаза Виллигута хлынул поток света. Как это его угораздило уснуть средь бела дня?
Глава 11. Бриллианты.
Не ставьте женщину между её долгом и нарядом.
Пифагор.
На фоне готического окна тонкой и хрупкой тенью замерла Симона. Эстель сидела за столом, и только нервные движения рук, теребивших салфетку, выдавали её внутреннее напряжение. После похорон Лили они не находили себе места. Их гостиная была общей с фройляйн фон Нирах, и о её похождениях они знали, ведь весьма часто она возвращалась за полночь, а порой и не приходила ночевать вовсе. Но смерть её страшно подействовала на обеих, испугав внезапностью и необъяснимостью. Симона в полной мере расслышала слова Хамала, и гораздо раньше Мормо и Нергала задала себе вопрос о способе убийства и его причинах.
– Эстель, нам нужно осмотреть спальню Лили.
Эстель с испугом посмотрела на подругу. Она поняла Симону, но мысль об убитой продолжала пугать её.
– Давай позовем Сирраха, - Эстель и сама не успела понять, как эти слова вырвались у неё. Бестрепетная отвага и неоспоримая мужественность Риммона показались ей сейчас куда большими достоинствами, чем поэтичность Ригеля и утончённая аристократичность Мориса де Невера. А, кроме того, как мил он был во время прогулки в Шаду! Кто бы мог подумать, что он может быть столь остроумным и галантным!
– Хорошо, - за спиной Риммона и Симона чувствовала себя спокойней.
За Сиррахом послали служанку Эстель, и он появился без промедления. Узнав, зачем его позвали, Риммон был одновременно удивлён и обрадован до дрожи. Зачем докапываться до причин смерти Лили, он, как и Нергал, не понимал, но Эстель сама, сама послала за ним!! Подумать только! За ним, а не за Невером! Риммон горячо поддержал идею обыска, хотя, надо сказать откровенно, поддержал бы любую идею, позволявшую ему быть поближе к Эстель.
С утра того прекрасного воскресного дня, когда он увидел нож, вонзённый в сердце Лили, Сиррах ощутил странную свободу, точно с рук и ног его упали кандалы. Он с изумлением почувствовал родниковую свежесть осеннего воздуха и точно вдруг вобрал в легкие бездонную глубину осенних небес. В повороте головки Эстель ему померещилось колебание цветка глицинии, а в криках улетающей птичьей стаи зазвенели скрипки. Пытаясь скрыть непостижимое внутреннее ликование, он ни на отпевании, ни на похоронах Лили не задумывался о причинах происшедшего. Слова Хамала его тоже ничуть не обеспокоили. Когда за ним пришла служанка Эстель, он, глядя на убывающую луну среди алмазной россыпи сияющих звезд, поймал себя на странном повторе трех строк и попытке подобрать к ним четвёртую. Поняв, что сочиняет стихи, Риммон на мгновение смутился, и даже слегка покраснел, но звенящее счастье продолжало распирать его и, улыбнувшись, он решил записать стихотворение. И вот - он снова был рядом с любимой, которая сама, сама послала за ним!!