На земле живых
Шрифт:
Лишь под утро Эммануэлю удалось забыться тяжёлым сном.
Проснулся он после полудня. Риммон и Хамал ещё не вернулись. Съев что-то, не разбирая вкуса, Эммануэль некоторое время сидел, словно в прострации, затем медленно оделся, вышел из замка и побрёл вдоль дороги навстречу карете, которая должна была уже, по его расчётам, возвращаться в замок. С горного уступа он видел дорогу до самого горизонта, но она была пуста. Охряной громадой сзади возвышался Меровинг. Серое море сливалось с серым свинцовым небом. Неожиданно Эммануэлю показалось, что он видит призрачную фигуру человека в лохмотьях. Но тот вышел из лежащего в ложбине рваного тумана и оказался реальностью - бледным и чуть сутулым путником лет сорока.
Тоска не проходила, сердце сжималось в предчувствии беды. Эммануэль вспомнил, что приехав сюда, уже ощущал это. 'Нет, это просто моя боль, это пройдет, - уверил он себя.
– Такова воля Господня, я смирюсь, и всё пройдет'. Обернувшись, он посмотрел на замок. Почти до ветхой вековой черепицы цепкие побеги иссохшего плюща оплетали стены и бойницы его безмолвного ночлега. Вдали, у кромки прибоя, послышался тревожный клекот одинокой птицы. 'Нет, напрасно поэт, не любя небылиц, Левконою просил не верить Вавилонским таблицам. Даже если не верить в предзнаменования, не листать фолиантов чернокнижных -так размыты здесь бытия очертания, что случайный странник кажется призраком... Как же устал я дышать затхлостью подвалов, бродить лабиринтами этих полутёмных лестниц ... Симона... горе моё... '
Эммануэль почувствовал, что замерзает, и медленно побрёл по направлению к Меровингу. Мысли всё мрачнее и тяжелее окутывали его. Ему стало страшно. 'De profundis glamavi ad Te...' 'Из бездны взываю к тебе, Господи...'
В эту минуту Эммануэль услышал лошадиный топот и, обернувшись, увидел приближающуюся карету. Риммон почти на ходу втянул Ригеля внутрь, и Эммануэль ощутил железную силу мышц Сирраха. Карета промчалась под въездной аркой и остановилась у Южного портала. Ригель внимательно вглядывался в лица Сирраха и Гилберта, но в темноте кареты ничего не рассмотрел, когда же все трое оказались, наконец, в гостиной Риммона, он не выдержал:
– Ну, не томите же, рассказывайте.
– Риммон приобрел красивые безделушки для своей пассии,- устало и как-то глухо проговорил Хамал.
– Покажите, Сиррах, - Риммон достал ларец, обтянутый синим бархатом, и раскрыл его. Голубое мерцающее сияние вспыхнуло мириадами крохотных искр.
– Я чуть было не отравился мясным пирогом в гостинице. Сам виноват, пытался съесть некошерное, вот Яхве меня и наказал. Встретились мы и со стариком-ювелиром... Да, - кивнул он головой, поймав вопросительный взгляд Эммануэля, - это камни покойницы. Вы бы заказали уже обед, Сиррах, - обратился он к Риммону, - как едва не отравившийся я нуждаюсь в диетическом питании. Да, надо что-нибудь выпить, bibendum quid!
Эммануэль боялся дышать. Хамал же, точно нарочно испытывая его терпение, принялся обсуждать с Риммоном обеденное меню. Спор был въедливым, выдавая прихотливый и тонкий вкус Гиллеля. Он одно за другим браковал предлагаемые Риммоном блюда. Наконец они сошлись на легком консоме и нежных гренках, улитках по-бургундски, засахаренных фруктах и венгерском рислинге.
Сердце Эммануэля гулко билось. Едва Риммон вышел, он кинулся к Хамалу, вцепившись в лацканы его сюртука.
– Ну, говорите же!
Хамал мягко убрал его руки. Эммануэль обратил внимание на залегшие под его глазами густые чёрные тени. Вчера их не было.
– Старик сказал, что украшения принёс какой-то молодой человек, рассказав, что это-де семейная реликвия, но дела идут плохо и он вынужден продать её. Говорит, что не разглядел лица.
Ригель на мгновение замер.
– А то, что он сказал... соответствовало тому, что он думал?
Хамал долгим, мрачным взглядом окинул Ригеля.
– Нет, не совсем соответствовало. Точнее, совсем не соответствовало.
Эммануэль молча ждал.
– Он сказал Моозесу, что хочет не заложить, а сразу продать украшения.
– И это всё? Немного, - резюмировал Эммануэль.
Хамал судорожно вздохнул. Вошёл Риммон. Слуги стали накрывать на стол.
– Можно сделать ещё ряд умозаключений. Он хорошего происхождения, семья богата - ведь он разбирается в камнях, хотя, ... ну, не важно, а ещё - у него хорошие артистические данные и недюжинные находчивость и смелость.
– Я исключаюсь по всем признакам, - невесело заметил Эммануэль, разглядывая купленное Риммоном колье. На душе его странно похолодело. Он Симоне такого не купит... нет, не то...Что-то он понимал, но само понимание не облекалось в слова и не доходило до сознания.
– А вот Риммон подходит по всем, - ввернул Хамал.
– Да уж, нашли артиста, - Сиррах лениво развалился в кресле и, взяв ларец, внимательно поглядел на камни.
– Что нужно женщинам? Зачем им эти побрякушки?
– Бриллианты никогда не были просто украшениями, Риммон. Они отражают статус. А статус будет важен всегда.
– Наверное, вы правы. Кстати, вы торговались, Хамал, как заправский делец. Я много переплатил?
– Нет. Вы не переплатили. Торговался же я не как делец, а как самый обыкновенный еврей. Есть такой забавный анекдот. Еврей обещает Богу, что будет исполнять все заповеди, если Бог даст ему богатство, красавицу-жену и сделает его раввином. Слышащие его молитву говорят ему, чтобы он не торговался с Богом. Тот педантично перечитывает все десять заповедей и уверенно говорит, что заповеди 'не торгуйся' там нет...
– Эммануэль и Сиррах улыбнулись.- Я надеюсь, Риммон, камни Эстель понравятся. Они подходят под цвет её глаз.
Некоторое время все молча ели. Неожиданно Риммон заметил:
– А может, Хамал, мы ошибаемся? Укравший камни - ведь не обязательно убийца. Он мог просто знать о них, а, когда Лили убили, подумать, что это - весьма удобный случай стащить их.
– Если так, то воришка - одна из девиц. А продать камни она могла через подставное лицо.
– Девица не стала бы их продавать. Оставила бы до лучших времён. Сами же говорите - 'статус', - Риммон захлопнул футляр.
– Слишком много загадок. Никто так и не знает, как её убили. Есть ли связь между смертью Лили и гибелью Виллигута? Как погиб Генрих? Колдовство какое-то...
– Хамал нервно поежился, и Эммануэль снова ощутил исходящий от него странный импульс.
– Я не верю в колдовство, Гиллель.
– А в привороты, Риммон?
– насмешливо спросил Гиллель. Губы его раздвинулись в какой-то механической, деревянной улыбке.
– Да ну вас, Хамал! Будь можно колдовством мужчин заманивать, у Хеллы Митгарт были бы любовники!
Хамал нервно расхохотался. Отсмеявшись, заметил, наклонившись к Ригелю:
– Представьте, Эммануэль, нашего красавца мсье де Невера и Хеллу Митгарт у алтаря...
Эммануэль обладал живым воображением, и нарисованная Гиллелем картинка на мгновение вызвала оторопь, потом - улыбку, сменившуюся тихой болезненной грустью. Морис и Симона...