На земле живых
Шрифт:
– Amor - dolor. Любовь - страдание. И разве Морис в чём-то виноват?
– Влюбись в меня Эстель, Риммон свернёт мне шею, нисколько не задумываясь о степени моей вины.
Эммануэль грустно улыбнулся и промолчал. На душе его потеплело. Ночное искушение прошло. Он почти физически ощутил мощный приток крови к сердцу. В него возвращалась жизнь.
– Почему вы так отозвались о Морисе? Он вам не по душе?
– Мне?
– Хамал изумился. Потом ненадолго задумался.
– Он разозлил меня, когда догадался, но ... нет, я не очень-то и сердился... Может, я немного завидую его смазливости? Не знаю. Вообще-то он ...благороден. Не по рождению, а, как бы это сказать-то? По душе. Ваши мысли насчет его возможной влюблённости в Симону неверны. Она ему абсолютно безразлична. Он и в самом деле влюблён, но совсем не в неё.
Эммануэль исподлобья взглянул на Хамала.
– Не в неё?
– Воистину так. Предмет его склонности - вы, Эммануэль. Я ни на что не намекаю. Он - отнюдь не Виллигут. Но его влечёт к вам вполне искренне. Кстати, знаете, что он сказал мне однажды? 'Если Эммануэль будет со мной, я найду Бога'. Довольно странное условие богопостижения, вы не находите? Но это я так, к слову. Мне-то не до Бога, жизнь под угрозой.
– Если бы я чувствовал угрозу своей жизни, мне было бы сугубо 'до Бога'.
– Нисколько не сомневаюсь. Но подумайте, Эммануэль, к вам приходит Морис, который на самом деле некто совсем другой, и спрашивает о чём-то сокровенном. Вы отвечаете... Или Симона попросит прийти к ней на помощь, и вы оказываетесь в ловушке... А сколько ещё вариантов...
Эммануэль выслушал молча, потом - пожал плечами.
– Нельзя жить, не доверяя никому... Да и как защититься?
– Этот человек, как я понял, может принять только облик другого. Только облик. Пришедший к Моозесу избегал разговоров и расспросов. Пробыл считанные минуты. Может, время его пребывания в чужом облике ограничено? Чем? Но, если это был Виллигут, то он просто мог заворожить Моозеса, внушить тому, что тот видит меня... В любом случае, завтра утром приедет де Невер, и нам нужно обдумать, как действовать. Нужно иметь особые знаки узнавания.
– Как вы это себе представляете?
– Проще простого. Я и вы, вы и Невер, Невер и я, я и Риммон, - все мы должны договориться друг с другом. Если мы остаемся наедине, я спрашиваю вас, допустим, 'Сколько стоит звезда Давида?' - вы отвечаете: 'Не дороже звезды Мегрец' - и я буду знать, что передо мной - вы. Кроме нас двоих, об этом никто не должен знать. Со стариком Моозесом я на этот счет уже договорился.
– Понимаю, но тогда вам придётся посвятить Сирраха во всё.
– Да. Но вы меня убедили. И в самом деле, кому-то же надо доверять. Он ко мне расположен. Я даже восхищаю его - эрудицией и пониманием некоторых пока недоступных ему вещей. Нет-нет, он более чем умён, но обстоятельства его жизни не всегда благоприятствовали ему. И не он убил Лили и Виллигута, хотя и отнёсся к гибели последнего с трогательным равнодушием, что же касается Лили, то не могу осудить его за нескрываемое ликование. Тут, кстати, дело не в мстительности. Ведь теперь та не проболтается его дорогой Эстель об их интрижке, чего он сильно опасался. Ну, а сам он ни сонный, ни пьяный о том не проговорится. И не он был у Моозеса. Он никогда вообще не был в той части города. Он тут не причём.
– Хамал помолчал, затем вновь заговорил.
– Нужно всё же постараться понять, кто это. Нищих здесь было всего двое - вы и Виллигут. Да ещё Митгарт практически разорён. Но, боюсь, это не причина убийств. Как понять - есть ли у вора подлинная нужда в деньгах или это просто стремление стать ещё богаче? И действительно ли Лили убита из-за побрякушек? Или, что мне представляется не менее вероятным, с ней свели счеты за её, так сказать, 'лярвистость'? Но в последний месяц никто, кроме Мормо, не якшался с этой пиявкой, а он здесь тоже не причём. Поди, разберись.
– Он глубоко вздохнул.
– А главное-то - кто был у Моозеса??
– А кто мог знать о вашем знакомстве с этим ювелиром?
– Я уже думал об этом. Все. Как-то на вечеринке у Невера Лили спросила меня об этом перстне. Я ответил, что это подарок ювелира Моозеса, друга моего деда. Там были все, - Хамал поморщился и неожиданно спросил, - как вы вообще можете верить в Бога, когда кругом столько дьявольщины и зла?
– Зло - не кругом. Разве это - зло?
– Эммануэль показал за окно, где в инее, словно заколдованные, серебрились древесные ветви.
– Зло - внутри нас. Но уничтожение зла, то есть нас, несовместимо с милосердием Божьим. Каким бы ни был сын - отец будет пытаться, любя, вразумить его. Если я не могу быть совершенным, причём тут Бог?
– Теодицея...
– Теодицея как таковая - результат ошибочного мышления, Хамал. Бог есть беспредельно совершенная Личность, а если Виллигуту нравилось быть женщиной, то это проблемы Виллигута, а не Бога. Генриху, надо полагать, было известно, что Бог считает содомию мерзостью. Но он остался содомитом. Меня никто не ставил судьей над ним, но с чего я должен осуждать Бога? Странная логика.
– Но ведь есть и жертвы... Несчастные совращённые, невинно убиенные...
– Богом совращённые? Богом убиенные?
– Бог это допустил.
– Чтобы не допустить совращения невинного, надо уничтожить совращающего. Но ведь и Лили когда-то была чиста и невинна. Чтобы не допустить дальнейшего, её нужно было уничтожить в колыбели. И тогда вы сказали бы, что Бог допустил гибель невинного и чистого существа, 'и оправдана премудрость чадами ея'.
Хамал грустно и недоверчиво усмехнулся.
– Я вообще заметил удивительную вещь, - горячо продолжил Эммануэль, - чтобы понять, что есть человек, его надо спросить о Боге. И высказанное мнение: вся градация - от праздного безмыслия и отрицания до трепетной любви - скажет о человеке больше, чем многолетняя дружба, сотня совместных вечеров и задушевных бесед. Безошибочно.
– И как вы определите ...Мориса ... и меня?
– Морис?... Он не святой, и, я полагаю, вам это известно. Пока человек 'жаден до удовольствий', он немного... неблагонадежен для Царствия Небесного. Но Морис никогда не говорил, что он совершенен, и не утверждал, что мораль - выдумка идиотов. К тому же, вы правы, он - благороден... точнее, благодушен, а благодушие - философский камень, превращающий всё, к чему он прикасается, в золото. Морис нравственно вменяем. Вы, как мне хотелось бы думать, - тоже. Хотя ваши проблемы - разные. В голову, забитую гордыней, суетой и прагматизмом - Бог не входит. Ему там нет места. Сказано: 'в простоте сердца ищите Господа, ибо Он открывается неискушающим Его, а неправые умствования отдаляют от Бога'. Но вы, Гилберт, и 'простота'...
Гиллель перебил его.
– Эммануэль, я умён и поглупеть не могу. Если для богопостижения ум излишен, мне не нужно богопостижение.
– Христа, ещё в колыбели, признали простецы-пастухи и мудрецы-волхвы. А не признали как раз те, кто отошёл от первых... но не приблизился ко вторым.
– И у вас нет сомнений?
– Ну почему же? Как вы твердо уверены в ваших сомнениях, так и я порой сомневаюсь в своей вере. Но я понимаю, во что я верю, - Эммануэль принёс с кресла и положил на тахту к Хамалу большое покрывало, подаренное Невером.
– Гораздо труднее бывает поверить в то, что я понимаю...
– Вы о Лили и Черной мессе?- прочтя его мысли, наморщил нос Хамал.
– Да, пожалуй. А, кстати, знаете ли вы, - всколыхнулся он, - что ревность Нергала к Неверу, как к красавцу, неприязнь к Риммону, как ренегату, и презрение ко мне, как к иудейскому ничтожеству, - ничто в сравнении с его ненавистью к вам. Не задумывались, почему?
– Я не знал об этом, но задумываться не о чем. Они не могут не видеть во мне то, что им глубоко враждебно... Екклесиаст. 'Мерзостен для нечестивого - идущий прямым путем', - он помолчал и виновато добавил, - мне они тоже временами омерзительны.