На железном ветру
Шрифт:
17
Михаил все еще корпел над рапортом, когда появился Ибрагим.
— Слушай, где ты пропадал? — начал он с порога. — Я беспокоился...
— Лоб-то цел? — весело осведомился Михаил.
— Э! — чисто восточным жестом Ибрагим дал понять, что вопрос по своей ничтожности не достоин обсуждения. — Я их перещелкал, как барашков, и они смотались.
— Садись сюда, я составляю рапорт. Клюев еще выходил?
— Нет.
— А красноармеец с бородой, за которым я следил, не появлялся?
— Нет. А что — упустил? — в черных глазах Ибрагима мелькнул испуг.
— Упустил.
— Ну, Мишка, нагорит тебе.
— Нагорит.
Вошел Воропаев. Поверх косоворотки накинута кожаная тужурка.
— Эй, братва, закурить не найдется?
Присутствие его было Михаилу неприятно. Почему — он бы не сумел связно объяснить. Стараясь не показать неприязни, отсыпал Воропаеву махорки на закрутку. Сам курил мало — побаивался все-таки отца. Отцу же оставил и пайковые папиросы.
Воропаев свернул цигарку, чиркнул спичкой, поинтересовался:
— Ну что, взяли на Нагорной?
— Чего? — довольно искусно притворился непонимающим Михаил.
— Не чего, а кого, — усмехнулся Воропаев. — Ты же сам просил меня сообщить Холодкову.
— А... — Михаил помрачнел и отвернулся к окну. — Ошибка вышла, что ли... В общем, никого там не оказалось.
— Ладно, не горюй, — ободрил Воропаев. — Первый блин всегда комом. Небось, начальство душу вытрясало?
— Пока нет.
— Ну, и то ладно.
Он ушел, и Михаил опять принялся за рапорт.
Закончил только часа через полтора, исписав убористым почерком шесть страниц линованной конторской бумаги. К тому времени в комнате оперативных дежурных собралось порядочно народу. Были тут и Поль Велуа, и Дадашев, и Костя Спиридонов. Громко обсуждали новый французский фильм «Жюдекс или Черный судья» с участием самого Мазамета.
Фильм не интересовал Михаила. Если о чем и хотелось ему поговорить с товарищами, так о сегодняшних и позавчерашних событиях. Раздумья над ними во время сочинения рапорта позволили установить странную закономерность: в обоих случаях его постигла неудача, и в обоих случаях она была как-то связана с Воропаевым. Начальство что-то знает, но молчит. Поль быстро нашел бы объяснение этим странностям... Впервые Михаил понял, что такое бремя тайны.
Отнес рапорт Холодкову. Тот, не читая, положил его в сейф и сказал:
— Будьте готовы, Миша. В половине одиннадцатого поступите в распоряжение Мельникова. Оружие при вас?
— Дома оставил.
— Успеете обернуться? Заодно и переоденетесь, а то босяк босяком.
— Успею. Я мигом.
— Действуйте.
Автомобиль — открытый форд — мчался на третьей скорости. Улицы, такие длинные для пешехода, казалось, укоротились втрое. Они проскакивали одна за другой, будто кадры киноленты.
Михаил с любопытством оглядывался на мелькавшие фонари, дома, следил, как убегала под радиатор освещенная фарами мостовая. Он и Холодков поместились на заднем сиденье, Мельников — рядом с шофером. Молчали.
После очередного поворота Мельников попросил остановиться. Указал шоферу на темный, как пещера, переулок.
— Езжай туда, в самый конец, и жди.
Все трое вылезли из автомобиля, и он скрылся в переулке.
Целый квартал прошли пешком. Иногда Мельников карманным фонариком высвечивал номера домов. Прохожие попадались редко. Улица находилась где-то в западной части города, недалеко от Баилова, и была незнакома Михаилу.
На языке у него вертелось не меньше десятка вопросов. Однако при Мельникове задавать их стеснялся. Улучив момент, когда тот немного опередил их с Холодковым, шепотом спросил:
— Тихон Григорьич, мы зачем здесь?
— Арестуем одного эсеровского деятеля, а заодно кое-что проверим.
— Сюда, — позвал Мельников, остановившись около трехэтажного здания с застекленными балконами.
Через гулкий сводчатый туннель прошли во внутренний двор, поднялись на второй этаж. Широкая площадка была тускло освещена засиженной мухами электрической лампочкой. На двухстворчатой, обитой солидным черным дерматином двери внушительно поблескивала медная дощечка: «Инженер Б. Н. Вершкин». Рядом — кнопка звонка.
Поднялись еще на один марш и остановились на промежуточной площадке. Здесь в полумраке (свет на площадке третьего этажа не горел) можно было, оставаясь незамеченными, наблюдать за дверью инженерской квартиры.
Мельников сел на подоконник (на площадке имелось окно), достал часы.
— Без пяти одиннадцать. Самое меньшее через пятнадцать минут он выйдет.
Непривычно тихий голос начальника СОЧ в большей степени, чем даже скупые объяснения Холодкова, заставили Михаила проникнуться важностью происходящего. Одно оставалось непонятным: зачем ждать выхода Вершкина? Рискнул спросить. Холодков объяснил вполголоса:
— Если Вершкин сейчас попытается уйти, мы будем знать, что его предупредили об аресте по телефону.
— Кто предупредил?
— Это-то, Миша, и предстоит выяснить.
Мельников протянул всем по папироске.
— Только давайте подальше от окна.
Снова, как и днем, Михаилу приходилось ждать, ждать... Можно подумать, что вся оперативная работа чекиста заключается в ожидании.
Правда, сейчас, когда ответственность за успех дела с ним делили куда более опытные люди, секунды не казались столь продолжительными.
И все же ему было бы легче, если бы Холодков не объяснил смысла этого ожидания. Теперь же он начал испытывать волнение, так как понимал, почему Мельников то а дело поглядывает на часы. Выйдет или не выйдет Вершкин? От того, как повернется дело, зависел весь смысл операции. И Мельников и Холодков беспокоились не меньше Донцова, но они умели держать себя в руках. А Михаил поминутно закуривал, садился на ступеньки, тотчас вставал и начинал расхаживать по площадке. Мельников наконец вынужден был сделать замечание, чтобы он вел себя поспокойнее.