На железном ветру
Шрифт:
— Да, Виктор Аркадьевич, мне все ясно. Я могу идти?
— Гости ждут? — усмехнулся в бороду Воронин.
— Точно, Виктор Аркадьевич. Ведь вы меня прямо из-за стола выдернули.
— Ну, поспешайте.
Внешне Михаилу удалось сохранить спокойствие. Нет, его не обуяла великая радость. Не предстали перед мысленным взором и картины Парижа, знакомые по описаниям Гюго, Бальзака и Золя. Его охватило тревожное чувство, живо напоминавшее то, какое он испытал в давние годы, когда получил от Холодкова первое самостоятельное задание. Правда, теперь он был вооружен знаниями и опытом, но ехать за границу и работать в нелегальных условиях предстояло впервые в жизни. Бремя ответственности давало себя чувствовать, как и тринадцать лет назад. С одной, впрочем, существенной разницей: бремя это нес человек с закаленной волей, человек, привыкший повелевать собой.
Когда Михаил вышел из кабинета, мысли его были всецело заняты планом предстоявшей операции. Прежде всего язык. Достаточно ли хорошо он знает французский? До сих пор, думая о возможной поездке за границу, он имел в виду Германию. Он прекрасно, вплоть до проходных дворов, изучил Берлин; в течение года дважды в неделю, чтобы не утерять произношения и быть в курсе современной лексики, занимался с учительницей немецким языком. Французским, хотя этот язык и давался ему с большим трудом, занимался только раз в неделю, а Париж знал куда хуже Берлина. Следовательно, первый непреложный вывод: поскольку за оставшиеся дни со славянским акцентом покончить невозможно, прибыть во Францию он должен под видом поляка хотя бы. Сегодня же надо просмотреть план Парижа, а завтра с утра заняться детальным изучением французской столицы...
4
В ночь с 15 на 16 ноября на советско-польской границе в районе Несвижа валил густой снег. Крупные влажные хлопья с мягким и монотонным шелестом ложились на землю, шуршали в ветвях. Снег застревал на бровях и ресницах, приходилось, поминутно вытирать шерстяной перчаткой лицо, и оно горело. Плотной коркой снег покрыл пальто. Это, пожалуй, было кстати — заменяло маскировочный халат.
Шел второй час ночи. По расчетам Михаила, он миновал те три километра, что отделяли проселочную дорогу от государственной границы. Ровно на сорок минут советские пограничники открыли для него узкий коридор от проселка до линии пограничных столбов. О переходе границы знали только двое — товарищ, сопровождавший его из Москвы, и представитель пограничного отряда. Они были последними советскими людьми, с которыми Михаил обменялся рукопожатием прежде, чем вылезти из «эмки» на заснеженный проселок.
Первые полкилометра шел полем. Сразу утонул в метельной круговерти. Все заранее взятые на заметку ориентиры метель точно слизала с лица земли. Более всего Михаил опасался сбиться с пути. Стоит выйти за пределы «коридора», и тебя остановит свой же пограничный пост.
Через каждые десять-пятнадцать шагов Михаил по компасу сверял направление. Оттягивал руку саквояж с антикварными статуэтками. В случае, если задержат польские пограничники, он должен был выдать себя за контрабандиста.
В лесу ветер утих, видимость улучшилась, идти стало легче. Но возросла и опасность столкнуться с польскими пограничниками. Михаил часто останавливался, прислушивался — ничто не нарушало шелестящей тишины снегопада. Вскоре Михаил вступил в густое мелколесье. Значит, все в порядке, граница осталась позади, он — в Польше. За мелколесьем открылось поле. Сразу, будто с цепи сорвавшись, налетел ветер, мигом залепил снегом лицо.
Сверху доносился странный гул. Михаил поднял голову — провода. Впереди в белесой мгле разглядел телеграфный столб. Гул проводов напомнил давнишнее. Так же гудели трубы на буровой, когда о них щелкали пули. Вспомнился Поль и то, как он, прежде чем выстрелить, играючи подбросил наган.
Нам в эти лихие годы На железном стоять ветру...Строки сами собою возникли в памяти, и Михаил подумал, что буквальный их смысл как нельзя лучше выражает его теперешнее положение. Секущий, насыщенный колючим снегом ветер действительно казался железным.
Он шагал от столба к столбу, и только когда впереди сквозь бегучие снежные полосы перед ним выросло громоздкое высокое здание, остановился. Это был костел. Поставив саквояж, Михаил старательно стряхнул с себя снег. Опасности, связанные с переходом границы, миновали. Неподалеку — железнодорожная станция. Там, затерянному в толпе пассажиров, ему не страшны конфедератки с белым орлом.
Михаил взглянул на часы со светящимся циферблатом. Следовало торопиться — поезд на Варшаву отправлялся менее чем через час.
...Вагон трясло и раскачивало на поворотах. Народу в третий класс набилось много, и никто не обращал внимания на пана в черном драповом пальто, шапке пирожком и хромовых сапогах. Михаил прикорнул в углу, решив соснуть до Варшавы — душевное напряжение последних часов воспринималось теперь, как физическая усталость. Но сон не шел, потому что еще не улеглось возбуждение, вызванное необычностью обстоятельств. Желая отвлечься, он стал вспоминать о товарищах и знакомых. Соседи по квартире думают, будто он сейчас находится где-нибудь в Челябинске. Ведь и Вера и Глеб Яковлевич не подозревают об истинном характере его профессии. Им даже в голову не приходит, что он владеет тремя языками, а в обиходе может объясниться по-польски и по-азербайджански. Один только Ибрушка, пожалуй, ни на секунду не поверил в уральскую командировку. Расставаясь, долго жал руку, внимательно и серьезно глядя в глаза, сказал: «Желаю счастливого возвращения... с Урала».
Вспомнился Воронин... В последние годы у старика появилась манера пренебрегать своей внешностью. Несведущий человек, встретив в коридоре управления длиннобородого деда в мешковатом пиджаке и бурках, вполне мог принять его за истопника или швейцара.
Незадолго до отъезда, когда разработанный Донцовым план утвердили, Воронин пригласил Михаила к себе. Добыл из недр своего письменного стола шахматную доску и, указав на кресла в углу перед круглым журнальным столиком, сказал:
— Садитесь, Михаил Егорыч, сыграем.
Воронин был прекрасным шахматистом, немногие отваживались тягаться с ним.
— Понадобилась легкая победа? — с шутливой горечью сказал Михаил. — Вы же знаете — я никудышный партнер.
Воронин пошевелил густыми бровями.
— Конечно, если в ваших правилах сдаваться до начала борьбы, то...
— Подзадориваете? — засмеялся Михаил. — Ну хорошо, засучим рукава...
Ему выпало играть белыми. Брошенный Ворониным шутливый упрек и на самом деле раззадорил. Михаил начал необычно. Сразу же вывел главные фигуры на оперативный простор и бросился в атаку. Массированный натиск, однако, не смутил Воронина. Попыхивая трубкой, он подолгу обдумывал каждый ход и успешно защищался. Эта медлительность угнетала Михаила, тем более что положение Воронина было явно хуже, и выявлялась перспектива разбить его на королевском фланге.
— Измором берете? — ерзая от нетерпения в кресле, азартно бросил Михаил.
— А что делать? — развел руками Воронин. — Вы же на меня налетели, как ястреб на цыпленка.
«То ли еще будет», — подумал Михаил, имея в виду королевский фланг.
Однако Воронину удалось сдержать его наступательный пыл и перейти в контратаку. Вскоре положение на доске выравнялось. Началась равная позиционная борьба с обменом пешками и легкими фигурами.
И вдруг... Михаил даже не сразу поверил своим глазам. Три простейших хода — и черный король получал мат. Неужели Воронин не замечает угрозы? Воронин спокойно попыхивал трубкой, ожидая очередного хода белых. Михаил окинул взглядом позиции своего короля. Пешка впереди, пешка рядом — вполне надежно. Следовательно, если он пустит в дело слона, для противника его король останется недоступен. Даже черный ферзь, чтобы добраться до него, должен сделать по крайней мере два хода.