На железном ветру
Шрифт:
— За этот?
Михаил оглядел столешницу, словно надеялся обнаружить какие-то следы Северцева.
— Да. Не правда ли — забавно? Он сказал, что через Юрия познакомился с находящимся в Париже главою немецкой фирмы, тот принял его на работу и берет с собою в Германию. «А уж оттуда я непременно попаду на родину, в Россию», — добавил он. Мне это показалось странным, я начала расспрашивать. Не буду передавать вам весь разговор, но в конце концов Антон признался, что Брандт набирает среди русской молодежи людей для нелегальной работы в России, куда их перебросят после прохождения специальной подготовки. Признаюсь, услышав это, я испытала злорадное чувство. Я тотчас припомнила Антону и «нацию рабов», и изъяны «французского темперамента», и многое другое и под конец даже сказала, что никогда ни один француз не согласился бы шпионить в пользу врагов своей родины. И, как вы думаете, что он мне ответил?
— Что вы славная девушка, — вырвалось у Михаила, и он почувствовал смущение: в его словах слишком явственно прозвучала личная оценка. Лора потупила взгляд, а румянец на ее щеках сделался ярче.
— Нет. Антон ответил, что вовсе не собирается шпионить для бошей, а только желает вернуться на родину.
Возникла пауза.
— Иными словами, — нарушил ее Михаил, боясь еще поверить в то, что услышал, — Северцев собирается явиться с повинной к советским властям?
— Наверное, его можно было понять и так.
— Адрес Брандта он вам назвал?
— Да. Потом отец проверил — все сошлось.
— На этом вы расстались?
— Да. То есть нет, он проводил меня на улицу Суффло.
Я предложила ему зайти к нам и все рассказать отцу, — возможно, он посоветует что-нибудь дельное. Антон ответил, что не желает ставить моего старика в затруднительное положение — ведь тот на государственной службе. «Другое дело вы, Лора, — сказал он, — если вы, его дочь, передадите ему чужие слова, он имеет право проявить к ним лишь частный интерес».
— Он так и сказал? Вы ничего не прибавляете от себя, мадемуазель?
— Ни словечка, мсье Жорж. Или вы думаете, я не понимаю, как это важно?
— Что вы, мадемуазель, я восхищен вами. А не выпить ли нам еще по чашечке кофе?
— Я готова пить, пока не иссякнут ваши вопросы.
— Вот и прекрасно, — развеселился Михаил. — Надеюсь, вам не придется особенно перегрузить себя.
Он заказал кофе с рогаликами и попросил Лору продолжать.
— Все, что произошло потом, очень грустно, — сказала девушка. — Разговор с Антоном я, конечно, передала отцу. Он казался взволнованным и попросил меня держать язык за зубами. Потом почти сутки он пропадал на работе, а когда пришел домой, написал известное вам письмо. Остальное вы знаете. Почему он знал адрес Журавлева, вам, конечно, объяснять не надо. А через два дня отец погиб. — Девушка помолчала минуту, потом заговорила быстро, словно стесняясь своих слов. — Я была потрясена. Кроме того, я думала, что смерть его связана с письмом, что это месть. И кляла себя. А когда Антон позвонил мне, я не захотела с ним говорить. Но убийцу поймали, судили, и я была на суде — он оказался обыкновенным бандитом. Потом пришлось сменить квартиру. Теперь я живу в Менильмонтане, за кладбищем Пер Лашез. Очень далеко ездить на работу. В Париже у меня никого нет, кроме доброй тетушки Аделаиды. Она настаивает, чтобы по воскресеньям я непременно бывала у нее. Старушка мне покровительствует и добросовестно пичкает советами насчет того, как надо себя вести, чтобы не сбиться с истинного пути. Точно ей известен истинный путь.
Лора насмешливо улыбнулась, но Михаил видел, что за насмешкой скрывалась горечь, которую девушка не желала показать.
Подали кофе и свежие рогалики. Михаил отпил глоток, закурил сигарету.
— С Северцевым вы больше не встречались?
— Нет. Он не знает моего нового адреса.
— А с Ферро?
— Недели две назад я столкнулась с ним на площади Ратуши. Он упрекал меня за то, что я совсем пропала, забыла однокашника, приглашал в ночной кабачок на бульваре Клиши. И тут я, кажется, совершила глупость...
— Пошли с ним в кабачок?
— О, нет. Зато высказала все, что о нем думаю.
— Как?! Вы дали понять, что знаете о его работе на Брандта?
Лора кивнула, при этом губы ее нервно покривились и в черных глазах возникла предостерегающая острота: «Не вздумайте мне выговаривать».
— Я была вне себя, — снова заговорила она, в беспечности ее интонации опять слышался вызов. — Я назвала его предателем и фашистским лакеем. Чего я только не наговорила, боже мой!..
— А он?
— Он был смущен и подавлен. Возможно испуган. Спросил, откуда мне все известно. Я ответила, что не все люди такие подлецы, как он.
— А затем?
— Просто повернулась и ушла.
«И до сего дня живы?» — едва не вырвалось у Михаила. Он промолчал, чтобы не напугать ее. Она явно не представляла размеров грозившей ей опасности. Брандт должен был обезвредить ее в тот же день, как Юрий сообщил ему о разговоре на площади Ратуши. Почему же Лора жива и здорова? Может быть, за ней следят, желая выяснить источник ее осведомленности? Пустое. В тех условиях, в каких находится Брандт, ждать две недели — значит уподобиться сумасшедшему, усевшемуся на пороховую бочку с горящим фитилем. Так почему же Лора жива? Причина может быть только одна: Юрий скрыл от Брандта разговор на площади Ратуши. Что побудило его так поступить? По-видимому, он питает к Лоре нежные чувства.
Михаил подумал, что надо бы попросить Лору поподробнее рассказать о ее отношениях с Юрием. Но тотчас отказался от такой мысли. Это было бы похоже на допрос. И потом она ничего не скрывает, во всяком случае то, что находит возможным не скрывать. Нельзя быть навязчивым.
Он всячески оправдывал свою скромность, зная, однако, что на самом деле он просто боится услышать нечто такое, что уронило бы в его глазах эту девушку.
Некоторое время он обозревал развешенные по стенам охотничьи трофеи, затем сказал:
— Прошу прощенья, мадемуазель, я, кажется, утомил вас. Не лучше ли нам пройтись?
— С удовольствием.
Они вышли на бульвар и не торопясь направились в сторону Обсерватории. Солнце зашло, и на улице заметно похолодало.
— Скажите, мсье Жорж, я не посягну на государственную тайну, если спрошу, сколько вам лет? — вскинув на него звездные глаза, проговорила Лора.
— О нет, мадемуазель, только женщины делают из своего возраста тайну, — засмеялся он. — Мне двадцать восемь лет. А почему вы задали такой вопрос?
— Мне казалось, что дело, ради которого вы прибыли в Париж, должны бы поручить человеку... ммм... более пожилому. Вы ведь не так давно этим занимаетесь, я думаю?
— Борьбой с врагами моей Родины, вы хотите сказать? С пятнадцати лет.
Она остановилась и непроизвольно схватила его за руку.
— Мой бог! Неужели с пятнадцати?
Взгляд ее выражал откровенное восхищение.
— Но в этом нет ничего удивительного, мадемуазель. Рабочая молодежь России шла в революцию в очень юном возрасте.