Набат
Шрифт:
— Места мало тебе, — хрипло сказал он.
— Глупенький… — Она попробовала его поцеловать, но он отстранил ее. Татьяна тихо засмеялась.
— Вот это кавалер. Дитя! — Татьяна встала с кровати, заходила по комнате. — Знал бы ты, как трудно мне жить. Иногда лягу и до утра не сомкну глаз. Все думаю, думаю, почему я такая несчастная.
— Таня, мы с тобой впервые разговариваем. Зачем ты обо всем этом говоришь?
— Порой лучше незнакомому все рассказать, и он станет ближе, чем родственник. После школы я поехала в город к тетке… Она работала там в овощном. Торговала огурцами, помидорами,
— Я не удивляюсь, — сказал Федор и вспомнил, как старший его брат женился на разведенке — было шуму дома.
— Через год тетку мою, Антонину Васильевну, и мужа моего посадили… Переживала сначала, а потом люди добрые посоветовали — оформила развод и стала вновь вольной птицей,
— Муж твой… что, в тюрьме? — осторожно спросил Федор.
— Вышел уже. Осенью приезжал за своим кольцом… Будто жила в городе, что-то видела, а подумать, то ничего не видела и как человек не жила. — Татьяна заплакала. Федор стал успокаивать ее, дал носовой платок вытереть глаза. Наверное, и в самом деле жаль ей было своих двадцати трех лет и что она, красивая и умная женщина, векует в деревне, будто горбатенькая Тэкля.
— Не оставляй меня. Хочешь, на диване постелю, а я на кровати лягу. Слушай, Федор, у меня водка есть. Давай по рюмке выпьем за то, что ты зашел ко мне, послушал мои бабьи слезы. Не хочешь? И правильно, не надо.
Татьяна в момент накрыла стол. Тут были копченая колбаса, шпроты, красная рыба, и даже, ойкнув, вспомнила хозяйка про черную икру, которую ей по большому знакомству дал заведующий базой райпотребсоюза.
Одно, другое попробовал Федор. Немножко еще посидел и засобирался уходить.
— Ну я пошел, — сказал он. — Хозяйка будет сердиться, что поздно возвращаюсь.
— Переживет твоя старуха. Обними меня… Не хочешь… Обещай, что завтра придешь.
— Не знаю.
Она подошла к нему, обхватила руками за шею и крепко поцеловала в губы.
— Иди…
Как ослепленный, вышел Федор за калитку. Огнем горели губы. «Может, вернуться?» — подумал он и остановился.
— Привет, дружище! — услышал он рядом чей-то голос.
На лавочке сидел человек и курил.
— Привет, — механически сказал Федор, занятый своими мыслями.
Незнакомец потушил сигарету, приблизился к нему. Вдруг резкий свет ударил Федору в глаза.
— Ты что, делать нечего?
— Дай посмотрю на твою морду, чтобы знать, почему Татьяна к тебе прильнула. Теперь запомни меня.
Федор в лучах фонарика увидел худоватое лицо, во рту блестели золотые зубы.
— Чтобы я тебя больше не видел около этой хаты, — зло сказал мужчина.
— Смотри ты! — разозлился Федор. — Не пугай, не испугаешь.
— Я не пугаю. Только предупреждаю. Я люблю Татьяну и не хочу, чтобы всякая сволота ползала тут.
— Это кто же сволота? — уже кипел молодой злостью Федор.
— Будь здоров. — Незнакомец повернулся и быстро пошел в темноту. Через какую-то минуту вновь стало тихо, и ни один звук не нарушил эту тишину.
Была глубокая ночь, деревня спала. Возможно, только в том доме за темными окнами одна сидела Татьяна и плакала над своей бабьей судьбой. У Федора после столкновения с ее неизвестным кавалером просветлела голова, и, идя на квартиру, он размышлял, как жить дальше.
5
Ровно в девять часов утра Богдан пришел на линию. Лоб и правая щека у него были ободраны, под глазом — синяк. Необычный был бригадир у «фабзайцев», как их стали называть в деревне, когда узнали, что они учатся в профтехучилище. Остановил взгляд на Федоре, с трудом вспоминая, спросил:
— Это ты меня до квартиры довел?
Федор промолчал. Богдан забрал у мастера проект линии, прочитал его и дал задание каждому. Это заняло считанные минуты, и все увидели, что бригадир дело знает и умеет работать. Столбы для пяти километров линии подготовили, задержка была из-за специальной машины, которая должна копать ямы. Богдан позвонил по телефону с почты, и ему сказали, будто машина испортилась, и неизвестно, когда ее отремонтируют, потому что водитель заболел и лежит второй месяц в больнице. Мастер согласился с предложением бригадира, что надо вручную копать ямы и ставить столбы. Пока другого выхода не было.
— Везде научно-техническая революция, а тут лопата, — возмущался Криц. — Нас учат работать машинами. Так, Иван Александрович?
Мастер хотел объяснить, что машины может не быть месяц.
— Что тебе скажут, то и делать будешь, — сказал Богдан. — На тебе бочки с водой возить можно. «Научно-техническая революция…» — передразнил он Крица.
— Это еще посмотрим! — Криц повернулся к ребятам. — Прислали нам дурака. Что, мы без него линию не построим?
— Спокойно, Василь, — сказал Иван Александрович. — Не лезь поперек батьки в пекло. Начальство знает, что делает.
— Какое там начальство, Лихов решил, вот и все. — Яков Казакевич помнил вчерашнюю встречу с Богданом.
…Их участок был на каменистой горке, да еще смерзшаяся земля, и Федор считал, что им не повезло. Но кому-то надо и на этом месте работать.
Долбил он землю ломом, и понемножку рос вокруг холмик. Тонкие брезентовые рукавицы не спасали от настывшего металла. Но через тридцать-сорок сантиметров земля стала мягче — дело пошло быстрее.
Когда говорил Криц о научно-технической революции, Федор думал о том же. Только прав был и Иван Александрович: работы много, а времени мало. За дело он взялся с азартом.
…Федор обошел горку и удивился, что не было Якова. Как и до обеда, яма была вырыта на одну лопату. «Может, заболел парень?» — подумал Федор.
Рядом был густой сосняк. Оттуда едва доносились голоса. Федор прислушался и узнал голос Якова.
За широким кустом на стожке сена сидели Казакевич и Криц. Играли в карты.
Федор молча забрал карты и положил себе в карман.
— Т-ты ч-чего? — вытаращил глаза Яков. — Не твои.
— Кто за вас норму выполнять будет?
— Казакевич! Давай ему ребра поломаем, как он мне когда-то, — поднялся с сена Криц. — Смотри, получишь… Начальник мне нашелся.